— Я уже трижды виделась с миссис Чёрнер. В тот же вечер, когда мы были в Ричмонде, я отослала ей письмо с просьбой о встрече. Набралась наглости, какой себе ни разу не позволяла. Я заверила мадам, что публика мечтает услышать из ее уст несколько слов «по случаю ее помолвки».

— По-твоему, это наглость? — Байт был явно доволен. — Ну и как? Небось она сразу клюнула?

— Нет, не сразу, но клюнула. Помнишь, ты говорил тогда… в парке. Так оно и произошло. Она согласилась меня принять, так что в этом отношении ты оказался прав. Только знаешь, зачем она на это пошла?

— Чтобы показать тебе свою квартиру, свою ванную, свои нижние юбки? Так?

— У нее не квартира, а собственный дом, притом великолепный, и не где-нибудь, а на Грин-стрит, в Парк-Лейне. И ванную ее — не ванна, а мечта, из мрамора и серебра, прямо экспонат из коллекции Уоллеса — не скрою, я тоже видела; а уж нижние юбки — в первую очередь; и это такие юбки, которые тем, кто их носит, показать не стыдно: есть на что посмотреть. И деньгами — судя по ее дому и обстановке, да и по внешности, из-за которой у нее, бедняжки, бездна хлопот, — Бог ее, без сомнения, не обидел.

— Косоглазая? — с сочувствием спросил Байт.

— Страшна, как смертный грех; ей просто необходимо быть богатой; меньше чем при пяти тысячах фунтов такого уродства себе позволить нельзя. Ну а она, в чем я убедилась, может себе что угодно позволить, даже вот такой носище. Впрочем, она вполне-вполне: симпатична, любезна, остроумна — словом, великолепная женщина, без всяких скидок. И они вовсе не помолвлены.

— Она сама тебе так сказала? Ну и дела!

— Это как посмотреть, — продолжала Мод. — Ты и не подозреваешь, о чем речь. А я, между прочим, знаю: с какой стороны посмотреть.

— Значит, тем более — ну и дела! Это же золотая жила.

— Пожалуй. Только не в том смысле, какой ты сюда вкладываешь. Кстати, никакого интервью она давать мне не стала — совсем не ради того меня приняла. А ради того, что куда важнее.

Байт без труда догадался, о чем речь:

— Того, к чему я причастен?

— Чтобы выяснить, что можно сделать. Ей претит его дешевая популярность.

У Байта просветлело лицо.

— Она так и сказала?

— Она приняла меня, чтобы мне это сказать.

— И ты еще не веришь мне, что «жаворонки прилетели». Чего еще тебе нужно?

— Ничего мне не нужно — к тому, что есть; ничего, кроме одного: помочь ей. Мы с ней подружились. Она понравилась мне, а я — ей, — заявила Мод Блэнди.

— Прямо как с Мортимером Маршалом.

— Нет, совсем не как с Мортимером Маршалом. Я с ходу схватила, какая мысль у нее возникла. У нее возникла мысль, что я могу помочь ей — помочь в том, чтобы заставить их замолчать о Биделе, и для этой цели — так ей, видимо, кажется — я к ней просто с неба свалилась.

Говард Байт слушал, но, помедлив, вставил:

— Кого их?

— Как кого? Мерзкие газетенки — твою разлюбезную прессу, о которой мы с тобой все время толкуем. Она хочет, чтобы его имя немедленно исчезло с газетных страниц — немедленно.

— И она тоже? — удивился Байт. — Значит, и ее трясет от страха?

— Нет, не от страха, — вернее, не тогда, когда я последний раз ее видела. От отвращения. Она считает, что все это слишком далеко зашло, и хотела, чтобы я — женщина честная, порядочная и по уши, как она полагает, сидящая в газетном деле — прониклась ее чувствами.