— Мне поручено доставить письмо вам, в собственные руки: отправители утверждают, что им неизвестен ваш адрес.

Я повертел конверт в руках, не взламывая печати.

— С какой стати им вздумалось обращаться именно ко мне?

— Им необходимо сообщить вам нечто важное. Худшего и быть не может, — сухо добавила миссис Солтрам.

Я почувствовал, что открыта новая страница прискорбной распри между супругами, на всем протяжении которой оба выказали лютую мстительность и редкостное криводушие, однако нельзя было не признать, что в данной истории Солтрам заслуживал более сурового осуждения, чем за любую другую из своих эскапад. Он начал с того, что тяжко оскорбил несравненных Малвиллов в угоду новым покровителям, ловко умеющим пускать пыль в глаза, но затем — еще и полгода не истекло, — согласно своему обыкновению, вырыл свежий, еще более непроходимый ров отчуждения, нежели та пропасть, которую оставил за собой. Зиявший в Уимблдоне провал ныне, благословение небесам, удалось засыпать вровень с землей, но Пуднеи, окопавшись по противоположную сторону разверстой бездны, упорно продолжали вести через нее жесточайший обстрел. Пуднеи (я ничуть в том не сомневался) имели на то более чем веские основания и с самого начала настоятельно советовали не выступать на защиту Солтрама, справедливо полагая, что если не отражать атаки, то запал нападающих, быть может, вскоре выдохнется. Ничего иного я и не желал — и в своих доводах преуспел настолько, что сумел прекратить переписку как раз вовремя: в противном случае нашему тесному кружку был бы нанесен такой сокрушительный удар, от которого он вряд ли бы отправился в будущем. Более того: я знал (а вернее, предполагал), что Пуднеи предъявили далеко не все имеющиеся у них улики — лишь настолько, насколько у них хватило духу, ибо вполне отдавали себе отчет в несовершенстве собственной добродетели, в самое уязвимое место которой Солтрам мог вонзить свою рапиру. Им оставалось только гадать, осмелится ли на безоглядный выпад грешник, у которого за душой столько тайных провинностей: итак, затаив едкую злобу и взаимную подозрительность, противники предпочли временное затишье в военных действиях. Я, разумеется, предполагал, что рано или поздно настанет день, когда Пуднеи по той или иной причине избавятся от всякой опаски и угостят нас откровением, которое по силе причиненного ущерба далеко превзойдет все предшествующие. Письмо от мистера Пуднея, вложенное мне в руку, недвусмысленно означало, что роковой час пробил… Пуднеи отбросили все свои страхи.

— Я вовсе не желаю знать о худшем, — демонстративно отрезал я.

— Вы должны вскрыть конверт. Туда вложено еще одно письмо.

На ощупь вложение было плотным, вселяющим ужас.

— Какая круговерть! — вскричал я. — Я тоже должен кому-то его передать?

— Именно так: второе письмо предназначено для мисс Энвой.

Я вздрогнул; по спине у меня пробежал холодок.

— Почему же письмо не направлено ей самой?

Миссис Солтрам замялась:

— Вы же знаете, она живет в доме Малвиллов…

— И в чем же тут препятствие?

Моя посетительница вновь смешалась — и мне как нельзя более явственно представилась гротескная несообразность ее поступка, о которой сама она и не догадывалась. Помимо Джорджа Грейвнера и четы Малвиллов, только мне было известно о посмертной воле сэра Грегори Коксона и о феноменальной щедрости мисс Энвой! Трудно было найти пример более вопиющего непонимания сложившихся обстоятельств: с какой невозмутимой бесцеремонностью миссис Солтрам выбрала самый подходящий момент, чтобы очертя голову ринуться прямо в капкан…

— Может статься, что ее письма попадут в руки к Малвиллам. Почерк мистера Пруднея им известен.

Я не сразу понял, о чем идет речь, но, как только сообразил, взорвался от возмущения.