Да и род людской я ни во что не ставлю — ни за кого не дам и гроша. Слишком их много, будь они прокляты, — право, не вижу, откуда в этих толпах взяться особям с таким высоким уделом, о которых ты говоришь. А мне просто везло, — заметил он. — Без отказов, правда, и у меня не обошлось, но они, право, были иногда такие дурацкие, дальше некуда. Впрочем, я из этой игры выхожу, — решительно заявил он. — Один Бог знает, как мне хочется ее бросить. — И, не переводя дыхания, добавил: — А тебе мой совет: сиди, где сидишь, и не рыпайся. В море всегда есть рыба…
Она помолчала.
— Тебя выворачивает, и ты выходишь из игры, иными словами, она недостаточно хороша для тебя, а для меня, значит, хороша. Почему мне надо сидеть, не рыпаясь, когда ты сидишь, развалясь?
— Потому что оно придет — то, чего ты жаждешь, не может не прийти. Тогда, со временем, ты тоже скажешь — баста. Но уже, как и я, вкусив этой кухни и изведав, чем она хороша.
— Что, не пойму, ты называешь хорошим, если тебя от нее воротит? — спросила она.
— Две вещи. Первая — она дает хлеб насущный. И второе — удовольствие. Еще раз: сиди, не рыпайся.
— В чем же удовольствие? — снова спросила она. — Научиться презирать род людской?
— Увидишь. Все в свое время. Оно само к тебе придет. И тогда каждый день будет приносить тебе что-то новое. Сиди, не рыпайся.
Его слова звучали так уверенно, что она, пожалуй, не меньше минуты взвешивала их про себя.
— Хорошо, ты выходишь из этой игры. А что будешь делать?
— Писать. Что-нибудь художественное. Работа в газете, по крайней мере, научила меня видеть. Благодаря ей я многое познал.
Она снова помолчала.
— Я тоже — благодаря моему опыту — многое познала.
— Да? Что именно?
— Я уже говорила — сострадание. Я стала гораздо участливее к людям, мне очень их жаль — всех этих рвущихся к известности, пыхтящих, задыхающихся, словно рыба, выброшенная из воды. Ужасно жаль.
Он с удивлением взглянул на нее:
— Мне казалось, это никак не вытекает из твоего опыта.
— О, в таком случае будем считать, — возразила она с раздражением, — все интересное я познаю исключительно из твоего. Только меня занимает другое. Я хочу этих людей спасать.
— Вот как, — отозвался молодой человек таким тоном, будто эта мысль и его не миновала. — Можно и спасать. Вопрос в том, будут ли тебе за это платить.
— Бидел-Маффет мне заплатит, — вдруг заявила Мод.
— В точку, — засмеялся ее собеседник. — Я как раз ожидаю, что он не сегодня, так завтра — прямо или косвенно — уделит мне что-нибудь от щедрот своих.
— И ты возьмешь у него деньги, чтобы утопить беднягу поглубже? Ты ведь прекрасно знаешь, что губишь его. Ты не хочешь его спасать, а потому потеряешь.
— Ну, а ты что стала бы в данном случае за эти деньги делать? — спросил Байт.
Мод надолго задумалась.
— Напросилась бы на встречу с ним — должна же я сначала, как говорит английская пословица, поймать того зайца, которого собираюсь зажарить. А потом села бы писать. Необычайный по смелости, созданный рукою вдохновенного мастера рассказ о том, в какой переплет попал мой герой и как жаждет из него выбраться, умоляя оставить его в покое. Я так это представлю, чтобы и подумать нельзя было иначе. А потом разослала бы экземпляры по всем редакциям. Остальное произошло бы само собой. Ты, конечно, не можешь действовать подобным образом — ты будешь бить на другое. |