Теперь Псурцев, лежа на диване, разрабатывал план действий. Наконец встал, одернул мундир и вызвал машину.

Старший лейтенант внутренней службы Макуха вытянулся перед полковником и преданно ел его глазами.

– Жалобы поступили на тебя, Макуха, – сказал Псурцев, – будем разбираться…

Старший лейтенант переменился в лице.

– Тут такой народ, товарищ полковник, – стал оправдываться, – что с ним только так и можно! – поднял сжатый кулак.

– В стране перестройка, – не похвалил Псурцев, – и мы должны соблюдать законность. Ты мне эти штучки брось – ишь, кулак показывает… Тащи списки арестованных.

Псурцев обосновался в маленькой комнатке, которая служила Макухе кабинетом, туда он и потребовал приводить арестованных для беседы. Микитайло, увидев Псурцева, оживился, улыбнулся даже – сколько раз возил полковника с Пирием на пикники и считал его добрым знакомым.

Псурцев не предложил Микитайло сесть. Подошел к нему почти вплотную – один шаг разделял их, – постоял, внимательно вглядываясь в улыбающуюся рожу, и вдруг резко и сильно влепил ему громкую пощечину. Микитайло отпрянул, поднял руки, защищаясь, и тогда Псурцев со всей силы ударил его в солнечное сплетение. Тот пошатнулся и медленно сполз на пол. Полковник хотел поддать еще сапогом, но удержался – наклонился к Микитайло и закричал:

– Это только цветочки, свинья! За то, что мелешь своим поганым языком, понял?

Микитайло, заслонившись руками, смотрел сквозь пальцы затравленным зверем.

– Не буду, – пробормотал. – Я больше не буду… Псурцев пнул его сапогом, поднял за воротник.

– Предупреждаю! – зло выдохнул в лицо Микитайло. – Если будешь еще болтать лишнее, сгинешь в тюряге. Это точно, до суда не доживешь. А Кирилл Семенович велел передать: если будешь молчать, вытянем, годом или двумя отделаешься.

– Все! – поднял руки Микитайло. – Все понял и буду молчать.

– Следователю скажешь, что оклеветал Кирилла Семеновича. И знай, я за каждым твоим шагом буду следить. Попробуй только пожаловаться. Ногами вперед вынесут!

Когда Микитайло вывели, Псурцев посидел, сжав руки, облегченно вздохнул и поднял глаза на человека, которого конвоир втолкнул в кабинет.

– Садись, Горбунов, – сказал, – и слушай меня внимательно. У тебя сколько за плечами? Семь лет, кажется. Итак, жук ты опытный и воровские законы знаешь.

– Кто же их не знает, начальник? Настоящий урка и во сне их помнит.

– За что сейчас посадили?

– Мелочи, начальник, погорячились за поллитрой, потом одному фраеру морду набил.

– Три года светит.

– А если я искренне покаюсь?

– Все равно три года. Учитывая твое славное прошлое.

– Однако, начальник, в стране демократия, и законы, спасибо, мягчают.

– Не для тебя, Горбунов. Тебе сейчас за все на полную катушку дадут. Хотя могу подвести тебя под мелкое хулиганство: пятнадцать суток, и гуляй, Вася…

– Богу молиться буду за тебя, начальник.

– В бога я не верю, Горбунов. Но сделаешь вот что. Дружки в камере есть?

– Здесь?

– А где же еще?

– В камере все подо мной ходят. Как скажу, так и сделают.

– Это хорошо, Горбунов. Сегодня вечером прижми немного Микитайло. Он в вашей камере.

– Есть у нас такой фраерок. Куркуляка проклятый…

– Ребра ему посчитайте… Только не очень сильно, чтобы только запомнил.