Послышался свирепый боевой клич, от которого чуть не лопнули барабанные перепонки. По заброшенной башне разнеслось такое эхо, какого тут, видимо, никто никогда не слыхал.
Я и не заметил, как Жильбер выхватил меч. Он взмахнул им, и меч издал кровожадный свист. Я выставил перед собой посох. Сквайр нахлобучил на голову шлем и выбросил меч вперед, встречая приближавшегося воина. Но тут со стропил упала большая сеть и накрыла Жильбера. Юноша взревел. Ему удалось перерубить мечом несколько веревок, но сеть была крепкая и опутала меч.
Я гневно вскричал, выхватил нож и бросился на помощь другу, но меня со всех сторон обступили воины. Я еле увернулся от чьей-то алебарды и пырнул ножом ее владельца. Воин взвыл от боли и упал под ноги своим товарищам. Я отбросил нацеленную на меня пику... Что? Нападать на чародея? Наконец-то я вспомнил, кто я! Ну же! Давай стихотворение! Это было непросто — придумывать стих и одновременно исполнять странный танец между воинами, стараясь исхитриться и нанести им ножевые раны. И притом уцелеть самому. И, что того хуже, меня отвлекала Анжелика. Превратившись во что-то вроде призрачного смерча, она вертелась перед глазами какого-то вояки и мешала ему разглядеть Фриссона. А поэту этого как раз хватило, чтобы стукнуть несчастного посохом по макушке.
Наметив новую жертву, Анжелика уже вертелась перед физиономией другого воина — тот отупело вытаращился, и они принялись колотить друг дружку, при этом злобно вопя. А Анжелика уже металась перед врагом, вызывая неразбериху в его рядах.
Фриссон весело орудовал посохом, хотя мастерства ему явно недоставало.
И тут стены дрогнули от чудовищного рева. Воины в ужасе попятились, и в гущу сражавшихся вломилось какое-то косматое чудище, орудуя направо и налево клыками и когтями.
— Унылик! — радостно воскликнул я.
Видимо, наше страшилище услыхало звуки боя и ринулось нам на помощь.
Неожиданно каким-то шестым чувством я понял: надо обернуться. Ого! Рыцарь, с головы до ног облаченный в стальные доспехи, обошел меня сзади, и на голову мне вот-вот опустится тяжеленная дубинка. Я только успел набрать воздуха, чтобы разразиться стихотворением, как дубинка опустилась. Страшная боль в виске... тошнота... Я так и не узнал, как закончился бой.
Кто-то коснулся моего плеча, и не сказать, чтобы нежно.
— Открой глаза, чародей! А не то мне придется состричь твои веки!
Тот, кто говорил, так смаковал слова, что у меня не осталось сомнений: он выполнит свою угрозу. Скрипнув зубами, я открыл глаза и увидел ту, кому принадлежала ухмылка. Конечно, это была Сюэтэ.
Я вздрогнул и отвернулся, надеясь, что в стороне увижу что-нибудь поприятнее.
И увидел. Но приятнее ли оказалось зрелище, сказать было трудно. Мы находились в сырой каменной камере, битком набитой зловещего вида инструментами. Некоторые из них мне были знакомы по описаниям: «железная дева», тиски для больших пальцев, а совсем рядом со мной — дыба, а за ней — еще одна, и еще... На первой дыбе лежал Фриссон, руки и ноги его были связаны, а дальше — Жильбер. Он был в сознании, но явно слаб, хотя не лежал, а сидел. Унылика не было. Вот странно — я ощутил что-то вроде облегчения. Хотя бы один из нас избежал мучений. В душу закралась тревога: не окажется ли тролль настолько преданным, чтобы броситься спасать нас? В конце концов, что бы он мог тут поделать?
Но куда больше меня волновала судьба Анжелики. Да, за нее я тревожился сильнее всего, потому что она была здесь, и к тому же во плоти! Правда, глядя на ее тело, я видел, что грудь ее не вздымается и не опускается, ранки не кровоточат, а кожа девушки мертвенно бледна. Мертвенно...
Сюэтэ положила ее труп рядом с нами. Меня охватил гнев. И как только Сюэтэ смеет хранить бренное тело Анжелики в качестве трофея?
А может, она сохраняет его с какой-то иной целью? Тут я припомнил — колдунья говорила, что сбережет тело Анжелики, и даже уточняла зачем. |