Первым «сдох» амулет Олафа. И это было неудивительно, так как фламберг суммарно наносил больший урон, чем прямой меч. Полуторник был тяжелее, изгибы лезвия в точке удара передавали больше энергии, чем ровный клинок, который бил по всей площади. Да и зачарование моей кровью было эффективнее, чем классическое, принятое у оружейников-артефакторов.

 Как только я это понял, то мигом врубил «цветомузыку» на щите. Яркое слепящее перемигивание мощных светодиодов на пару секунд превратило графёнка в зайца, который замирает столбиком на дороге, когда попадает в свет фар автомобиля ночью. За эти мгновения я дважды успел приложиться по нему. Первым ударом я разрубил поножи на его левой ноге. И следом, почти не прервав движение меча, снизу верх ткнул его под правый наколенник. Второй удар вышел смазанным и вышел не кончиком фламберга, а лезвием, словно провёл пилой, так как слишком близко к нему находился и мой меч оказался излишне длинным. Впрочем, даже так мне удалось повредить ему доспех, так как после этого Олаф сильно захромал на правую ногу.

 Что-то яростно и неразборчиво прорычав сквозь решётку забрала, он отпрыгнул назад, разрывая дистанцию и одновременно отмахиваясь от меня мечом.

 Между нами образовалась пара метров с небольшим свободного пространства. Не воспользоваться этим я не мог. Тем более графёнок посчитал, что эти двести с лишним сантиметров дают ему какую-то безопасность от мгновенной атаки. И потому он слегка опустил щит вниз, открыв голову и верхнюю часть груди, чтобы хорошенько рассмотреть меня.

 В свою очередь я сделал шаг назад, одновременно поднял правую руку вверх и изогнул кисть, чтобы стреляющая трубка уставилась в лицо противника.

 Фр-р-р-р-р-ш-р-р!

 С каким-то совсем негрозным фырканьем и шорохом из неё вылетели пять шариков, которые ударили в забрало графского шлема.

- А-а-а!

 Крик боли, что вырвался у Олафа, был настолько громок и так продрал морозом по коже, что от неожиданности заставил меня вздрогнуть и замешкаться с атакой.

 Графёнок выпустил щит и меч из рук и вскинул ладони к забралу, которое оказалось испачкано кровью, брызнувшей изнутри. Куда угодили пули – я не знал. Скорее всего, повредили глаза или угодили в лицевой нервный узел. И то, и то – это сильнейшая боль и шок, которые вывели противника из строя. И этим следовало воспользоваться. Жалость? Сострадание? Прощение? Нет, не слышал. Уже однажды пошёл на поводу у этих чувств и вон как всё в итоге обернулось.

 Я сорвался с места, будто сдавал норматив по спринту на сто метров, только собрался срывать финишную ленточку не телом, а фламбергом, который выставил острием вперёд, словно копьё.

 Удар получился страшным!

 Меч пробил нагрудник точно под срезом горжета и вошёл в человеческое тело, пока не уткнулся в заднюю стальную пластину. Олаф всплеснул руками в момент столкновения и полетел на землю. Фламберг так и остался торчать в нём. И когда графёнок свалился на спину, то мой клинок стал похож на крест на могиле.

 Я вытянул из ножен мизенкордию, опустился на одно колено рядом с дёргающимся в агонии раненым и приставил кончик клинка к решётке забрала, на секунду замер (вот так просто зарезать беззащитного я всё ещё не мог, не в бою же, да и убийство холодным оружием от такого при помощи огнестрельного отличалось, точнее, чувства и ощущения в момент этого действа), потом положил сверху на рукоять вторую ладонь и резко вогнал «кинжал милосердия» между стальных прутков куда-то в область переносицы.

- Хр-р-р, - захрипел Олаф, выгнулся, засучил ногами и обмяк.

 «Вот и всё», - подумал я, вставая с колена и убирая кинжал в ножны.

 После поединка на меня навалилась усталость, равнодушие и ощущение гадливости, будто я вляпался во что-то мерзкое. Никакого чувства победы или удовольствия, что вышел победителем из схватки.