Сковырнул его Федор, выматерился и стал Марципанью пятку к затылку приворачивать.

    На всякий случай.

    Тут музыка заиграла, бесстыдниц на манеже тьма-тьмущая объявилась, пляшут, обручи вертят, а шпрех-штал ничью в рупор объявил. И Федору за труды курву полосатую подарил.

    Не живую; плюшевую.

    А назавтра, с утра, смотрит Федор: прогуливается близ сцены Стальной Марципан. Башкой лысой отсвечивает.

    Увидел парня – и к нему.

    – Как тебя зовут? – спрашивает.

    ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

    Гляньте в глаза Стальному Марципану! не бойтесь! не укусит. Мирный он, Марципан-то, хоть и Стальной. А в глазах:

    …домик.

    Маленький, на окраине. Задний двор, с вишнями-грушами, весь бурьянами зарос, по пояс. В бурьянах детские головки мелькают: стукали-пали! я тебя нашел! – в прятки дети играют. Вольготно им, в бурьянах-то…

    Зато перед крыльцом – клумбы с георгинами; дорожки проложены, ограда свежим суриком отблескивает. Из дома борщом-зеленцом тянет. Аж слюнки текут, и в животе бурчние образуется.

    Пчелы гудят лениво. Солнышко припекает.

    Не так, чтоб слишком, а в самый раз…

    * * *

    – Ну чего, Федра, отдыхаешь?

    – Садись, дядь Гриша. Пива выпей. Хошь, закажу? – у меня малость деньжат заначилось…

    Стальной Марципан, он же – дядя Гриша, засопел раздумчиво. Оправил вязаную фуфайку, которую носил поверх накрахмаленной сорочки, повинуясь негласной цирковой моде.

    И еще подумал.

    – Ну, кружечку. Разморит по жарище, а мне публику заманивать. Видал железо? На себе пер; клоуны, гады, отказались… Знаешь, не надо пива. Устал.

    Федор глянул: вон, неподалеку от билетерши – груда.

    Любой на месте гадов-клоунов отказался бы.

    – Видал, дядь Гриша. Сочувствую. Да тебе кружечка, что слону – дробина! Эй, человек!

    Через минуту Стальной Марципан обстоятельно взял кружку, доставленную половым, сдул пену. Сделал глоток, другой; поставил пустую кружку на пол террасы, у Федькиных ног.

    – Надумал, Федра? – спросил по-дружески.

    А вышло вроде отрыжки.

    – Не знаю я, дядь Гриша. Чего мне в цирке твоем делать? Как ты, до старости чугуняки таскать да бороться на потеху?

    Разговор этот, бесконечный и однообразный, успел осточертеть Федору даже больше, чем беседы с приставучим трагиком. И Марципану он, Федор, пуще пива в жару занадобился! Вот напасть!

    Все, пора Княгине жаловаться – пусть отвадит!

    – Дурак ты, Федра. Скудоумина. Счастья своего не понимаешь. Одарил тебя бог силушкой, а ты талант – в землю. Говорю: прибивайся ко мне.

    – Ну зачем, зачем?!

    – А затем. Бороться выучу. С железом работать выучу. В Киеве, в цирке самого папаши Сура, выступать будем. Потом в Гамбург поедем. С атлетами тебя познакомлю, дура-Федра, чемпионом сделаю. Ну?

    Еще с первой… нет, со второй встречи, потому что на манеже они не разговаривали – Стальной Марципан звал Федора не иначе как Федрой.