Болью головной.

    Спихнут Федора Сохача с обрыва, или там калеными клещами всяко-разно повыдергают – бывает.

    Зато с Княгини поклеп снят.

    Слышишь, Туз Крестовый, ведьма балаклавская? Слышишь, добрый доктор Ознобишин?! Ротмистр-безумец, слышишь ли?!

    Если кто и слышит, так это ротмистр.

    Даже отвечает:

    "Знай же, Никто, мой любезный, что будешь ты самый последний съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок!.."

    А унтер-усач, коровка божья, поддакивает начальству:

    "Циклоп велел… Иначе, сам понимаешь…"

    Ничего не понимает Федор Сохач. Велел, не велел, циклоп, не циклоп. Хрен разберешь. Просто радуется парень. На Валерьяныч-доктора глядит с любовью. Как старичок пот с лица платочком утирает. Как пульс сам себе меряет. Как достает из саквояжа не ланцет-пинцет – бутылку водки дорогущей. Вся пробка в сургуче, в печатях. Царская водка, по всему видно.

    Умаялся доктор.

    Устал загробную карусель народу вертеть.

    Подскочил к старичку «клетчатый», стакан граненый из воздуха вынул. А у доктора белые руки ходуном ходят, не откупорить ему бутылки, не налить стакана. Клетчатый все и сделал в лучшем виде: откупорил, налил. Всклень; вот-вот прольется.

    Не жалко.

    Пей, хороший человек!

    Даже портсигар серебряный предложил: хочешь папироску? С золотым ободком, «Помпея» называется. Хочет Валерьяныч-доктор, ой, хочет, хлопает по карманам, будто ром таборный в пляске – огонька ищет. Пришлось и Федору расстараться. Подбежал на радостях, сунулся за пазуху; коробок спичек достал.

    А вместе с коробком визитка княжеская возьми и вывались.

    Ловок "клетчатый".

    Даром, что бугай – ловок.

    На лету подхватил.

    X. АЗА-АКУЛИНА или НЕ ВОРУЙТЕ СТРАШНЫХ СКАЗОК

    С правого боку встает это исчадие, сбивает меня с ног,

    направляет гибельные свои пути ко мне.

    Книга Иова

    – …князь Шалва Теймуразович Джандиери. Полуполковник в отставке.

    Это "комод в клеточку" вслух прочитал, что на Федькиной карточке было написано. То есть не на Федькиной, конечно, а на той, что Федька-растяпа из кармана выронил.

    – Ну у тебя и кореша, парень! – нижняя челюсть «комода» выдвинулась ящиком: ухмыльнулся, значит. – Хороша семейка: крестная мамаша – Княгиня, а тут вдобавок еще и крестный папаша – нате-здрасте! Из грязи в князи!

    Хохотнул коротко, поперхнулся, на покойницу с трупарем глаз скосил, на хозяйку дома.

    Кивнул: мол, извиняюсь, не хотел.

    А меня и саму всю дергает; и плакать, и смеяться хочется в одночасье. Вроде бы радоваться надо, что никто на нас больше плохого не думает – и не до радости тут, при гробе да при свежих новостях! И Друц с Княгиней друг с дружкой переглядываются. Теперь-то чего в гляделки играть? Ведь кончилось уже все!

    – Простите, любезный…

    * * *

    Доктор-трупарь аккуратно ставит на стол рядом с гробом пустой стакан. Была водка, да сплыла. Выпил он ее. Весь стакан. Без остатка. Без закуски. Мелкими глоточками.

    Мне его, старенького, аж жалко стало!

    – Простите, любезный… Можно взглянуть?

    Смотри-ка, и руки у него больше не дрожат!

    – Джандиери… Шалва Джандиери… – бормочет себе под нос доктор тем же тоном, каким раньше бормотал свои страшные считалки.