Знать бы еще: отчего по сей день дура-совесть мучит?.. хоть бери, садись на поезд, езжай тайком в этот распроклятый Крым, своди жеребца… дурость?!

    Да, конечно… дурость.

    Проехали.

    * * *

    – Желаю здравствовать вашей бдительности! Вот, явился по вашему…

    – Являются бесы схимникам! А в кабинет начальника училища прибывают… Впрочем, ты, Ефрем, человек штатский, тебе простительно. Заходи.

    Садиться не предложил. Ладно, мы люди не гордые…

    Господин полковник были явно не в духе. За три года жизни в качестве "негласного сотрудника" ты научился различать едва уловимые оттенки настроений «Варваров» и князя Джандиери в частности. Но чем дальше, тем чаще задумывался: ты ли, Друц, приглядчивей стал? князь ли броне своей ржаветь дозволяет?!

    Опасные мысли.

    Себе цену поднимешь, Циклопову уронишь – тут тебе, Дуфунька, и песня сложится: ходи, чалый, ходи полем, умер твой хозяин…

    – Сговорились вы, что ли?..

    Джандиери встал у окна. Растирая щепотью лоб, уставился вниз.

    Видя лишь широкую спину на фоне светлого проема, ты и так знал, куда смотрит князь. На Княгиню, в ожидании мужа беседующую с желтым азийцем. И почему смотрит, тоже знал. Еще когда шел сюда, через второй плац, приметил: финтом в воздухе пахнет. Мелким, шутейным. Вот сейчас и получишь ты, морэ, сразу за два несанкционированных «эфира» – за свой и Рашкин.

    А, рупь-за-два, где наша не пропадала?

    Джандиери обернулся, в последний раз тронул лоб. Странное ощущение пронзило тебя навылет: будто не облав-полковник пред тобой стоит. Будто голый он, и сотворить с ним все, что ромской душеньке угодно – плюнуть и растереть! Раньше любой облавник тебе медным всадником виделся, исполином-големом; руки опускались, тварью себя дрожащей чувствовал пред ними, не человеком, не магом в законе. Вроде как со стеклянным пестиком вышел гору рушить. В училище, и то – пока привык от облав-юнкеров не шарахаться дурным жеребчиком… Маленькие они, зеленые, недозрелые, а все равно: медные всаднички, големчики-исполинчики, особенно выпускники.

    Там, в Севастополе, когда с ножом на князя шел – не победы, смерти искал. Оттого втрое удивительней чуять: ты человек, Друц-ром, но и он человек, Шалва Джандиери, а значит, если прямо сейчас, от дверей, сделать шаг навстречу…

    Шаг навстречу сделал не ты – он.

    И разом ушло чувство силы, безнаказанности; затянулись мнимые трещины в «Варварской» броне, заросли стальными рубцами.

    Противно заныли зубы.

    "Сейчас обложит по матушке!" – подумалось невзначай. Ан нет, обошлось. По-видимому, чувствуя собственное раздражение и стесняясь его, господин полковник заговорили с тобой даже дружелюбней обычного.

    "За дочку переживает, Тамару-безумицу…" – догадался ты. Впрочем, для такой догадки не требовалось быть семи пядей во лбу.

    – Садись, смотритель конюшенный. Да садись, говорю!

    А ноги-то вялые, тряпичные, к стулу идут-подгибаются…

    Да, Друц?

    Навоевался, аника-воин? человек казенный, правильный?!

    – Сегодня на вторую половину дня я тебя от работы освобождаю, – без всяких предисловий заявил князь, едва ты, последовав приглашению, умостился на жестком стуле.