Бились стяги на ветру: треугольники из вощеной бумаги.

    – …Все, как один – с иголочки одеты

    И даже (что греха таить?) умны.

    Мы верим книгам и не верим в сны;

    Мы выросли, мы все давно не дети -

    А дети ночью чуду шепчут: «Где ты?!»

    Ах, дети! непоседы! шалуны…

    – Все, – сказала ты, возвращаясь. – Король умер.

    – Да здравствует Король? – спросил Джандиери, глядя мимо тебя. И на миг показалось: он все видел. Замок, стены, трон; труп на троне. Этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда, но синяя жилка трепетала на виске князя, и крупная капля – пот? слеза?! – сползала по щеке к углу рта.

    Наверное, все-таки пот.

    Душно.

    Будто отвечая, небо громыхнуло на востоке. И дробью отозвалась крыша оранжереи. Засуетилась сестричка, кинулась к дверям… вопросительно уставилась на вас из-под навеса…

    До нее ли, глупой?

    – Что скажешь, Княгиня? Да здравствует Король?

    – Нет, Шалва. Просто: Король умер.

    * * *

    Покинув танцевальную залу, ты спустилась вниз, в холл. В дамскую уборную не пошла. Просто встала у окна, опершись о дубовый, крашеный белилами, подоконник. На улице еще только копились по углам сумерки; бал для институток всегда начинался рано, начальница за этим следила строго.

    Зря, что ли, императорским указом начальниц института ввели в попечительский совет?

    Глупости! все глупости!.. ах, дура ты, Рашка…

    Швейцар, отставной фельдфебель-гренадер, бочком высунулся из своей каморки. Гулко чихнул, растопырив прокуренные усищи, будто черноморский краб – клешни; устыдился своего чиха.

    Спрятался в нору.

    В портсигаре оставались три папироски "La jeunesse", тонкие, длинные. Ирония судьбы: "Je veux un tresor qui les contient tous, je veux la jeunesse!" [7] , речитатив Фауста. Ты огляделась, комкая мысли ни о чем, как иногда комкают платок – от нервов; и швейцар мигом все понял.

    Объявился рядом, поднес огоньку.

    – Наливочки-с? – заговорщическим тоном крякнул он; вроде бы, ни к кому конкретно не обращаясь. – Смородиновой? Господам облав-юнкерам – ни-ни, мы службу понимаем… для солидных людей, если в расстройстве или там душа просит!.. в особенности – для дамского употребления…

    Вместо ответа ты отстранила его. Прошла в швейцарскую каморку, забыв спросить разрешения (о чем ты?! ах, глупости…), без «эфира», как к себе домой. Говорят, у ветошников тоже бывает такое: интуиция называется. Противная штука; ты только сейчас поняла, Княгиня, по себе – до чего противная.

    Вроде протеза у инвалида: не под штаниной, а так, наружу.

    В раздолбанной тумбочке нашлась початая бутылка водки; стакан – в меру чистый – стоял здесь же.

    – Помянем? – спросила ты, наливая себе: до краев.

    – Кого-с?

    Он был разумен и понятлив, этот швейцар. Дамочка в летах, все при ней, да недолго носить осталось; с двух концов свечку палит. Времени-то у дамочки с гулькин нос – форси, пока хвост есть! может, любовник кинул или еще что… Решила дурить – значит, лучше подпеть вторым голосом.