Дай мне жить любовной жаждой, ей упиться глубоко!

    Дай мне, страстным устремленьем, вплоть до смерти

    жить томленьем

    Бремя сердца, с светлым пеньем, в мир иной снести легко…

    Спасибо… [вымарано полстроки] …Рашель, я… [вымарано до конца страницы]…

    * * *

    …Федор замолчал. Присел на краешек кровати, глянул на Княгиню. Веки женщины были плотно сомкнуты, и в уголках глаз блестели…

    Нет, показалось.

    Без чувств она.

    – Рашеля… Он просил тебе… прочитать. Вот, я прочитал…

    У окна, спиной к Федору, стоял отец Георгий. И, наверное, хорошо, что спиной, потому что лицо у священника сейчас было лицом дебила или святого.

    Стряпчий Гоша-Живчик, Десятка Червонная, второй раз за нынешний безумный день служил посредником. Княгиня, в сознании или без, услышала все, что должна была услышать.

    Растрепанная тетрадь тихо легла на столик у кровати.

    КНИГА ПЯТАЯ

    (неоконченная)

    И ТОГДА Я СКАЗАЛ: ВОТ, ИДУ…

    КРУГ ПЕРВЫЙ

    КОРНИ ПАУТИНЫ

    – Да поглотит Ад все чародейские штучки!

    Опера «Киммериец ликующий – 2», ария Конана Аквилонского.

    ПРИКУП

    – Тамара Шалвовна! Разрешите войти?..

    Княжна сидела в отцовском кабинете, по давней привычке с ногами забравшись в кресло. Обитое мягкой черной кожей, огромное кресло притворялось чревом кита, поглотившего упрямца-пророка Иону; хотелось тихонько шептать: "Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня…" В кабинет Тамара заходила редко, отец не любил присутствия других, пусть даже самых близких людей в его святая святых; но сейчас княжне казалось – если она будет сидеть здесь, в папином кабинете, в папином любимом кресле, за папиным столом, то с отцом непременно все будет хорошо.

    Непременно.

    – Это вы, отец Георгий? Да, конечно, заходите… вы знаете: они меня прогнали…

    Это было правдой. Из спальни роженицы Тамара была изгнана профессором Ленским: профессор сказал, что он прекрасно обойдется услугами добровольных повитух, матушки Хорешан и стряпухи Оксаны, и что подобное зрелище отнюдь не предназначено для глаз молоденьких барышень. Княжна не обиделась; понимала, что профессор прав.

    Просто ушла сюда, в кабинет.

    – Тамара Шалвовна!.. извините, если нарушаю ваше одиночество. Сегодня я видел вас, когда вы… ну, вы понимаете, о чем я!..

    Княжна обернулась.

    Увидела.

    И задохнулась от запоздалого понимания.

    – Отец Георгий! Вы!.. вы тоже?! Вы же священник?!

    – Аз есмь пастырь недостойный, – грустно улыбнулся отец Георгий. – Да, дочь моя, я тоже. Чего не могу сказать о вас – ибо вы до сих пор мне непонятны. Друц рассказывал мне о вас, о вашей просьбе… обо всем. Вернее, обо всем, что знал сам.

    Перегнувшись через массивный подлокотник, княжна смотрела на священника. Вокруг отца Георгия, за ним, рядом с ним, была – тень. Маленькая: куда меньше, чем у тех же Ефрема Ивановича или Феденьки. Но – была. И размеры тени мало что значили: как и у всех, она походила на своего обладателя, в то же время будучи похожа на совсем другого… человека?

    Маленького, лысенького, в кургузом сюртучке; насмешливого! печального… нос – сливой…

    Княжна знала этого – человека?

    – Вы понимаете, отец Георгий… просто я сгорела ТАМ.