Уперлись в кадык.

    – Позвольте узнать: п-почему? я могу заказать что-нибудь народное… «Д-дубинушку»? "Камаринскую"?!

    – Пшел вон, дурак.

    Видимо, до пехотного капитана не сразу дошел смысл сказанного. Он еще продолжал скабрезно ухмыляться, но желтое лицо налилось кровью, став похожим на осеннее яблоко; в мутных глазках появился блеск, тот блеск, что сразу позволяет опознать кокаиниста и развратника.

    – Что… что вы сказали?!

    – Я сказал: убирайтесь вон. И поживее.

    Ладонь капитана судорожно нашарила кобуру; сдернула ремешок.

    – Хорошо-с… очень хорошо-с!.. всякий ш-штафирка будет…

    Князь Джандиери неторопливо встал. Правая рука его легла поверх капитанского ремня; левая же перехватила запястье разъяренного офицера, и дуло револьвера уставилось в потолок. Так они и замерли на миг: скульптурная группа "Караемый порок". Затем, под дружное "Ах!" певичек, князь поднял капитана над собой и неспеша огляделся: куда бы бросить?

    – К дверям, ваша бдительность! – быстренько подсказал возникший из ниоткуда толстяк-хозяин. – Изволите видеть: там фикус, и больше ничего! никакого разоренья-с, ваша бдительность!

    – К дверям? – спросил Шалва Теймуразович у ворочающегося сверху капитана.

    И, не дождавшись ответа, опустил свою жертву на прежнее место.

    Расторопный толстячок, приобняв лишившегося дара речи капитана за плечи, повел того к столику, нашептывая в ухо. Спина любителя танцев отчетливо выражала степень усвоения информации: она выпрямлялась, выпрямлялась – и вот обладатель исключительно прямой (сейчас треснет!) спины, так и не задержавшись у столика с певичками, направляется к дверям.

    Быстро.

    Еще быстрее.

    К тем самым дверям, у которых фикус.

    Да, все верно: там сейчас действительно фикус, и больше ничего.

    Больше никого.

    – Так на на чем мы остановились, дорогая Раиса Сергеевна? – спросил князь Джандиери, оправляя сюртук.

    * * *

    Грязь натужно всхрапывала, с неохотой отпуская колеса – чтобы вновь приникнуть, всосать пупырчатыми губами, одарить слюнявым поцелуем…

    – Н-но! шагай, постылая!

    Небо было того пронзительного, блекло-голубого колера, который сразу наводит на мысли о чистоплотной нищете; и еше почему-то – о скорой смерти. Давно позади остался последний мордвинский будочник в серо-желтом казакине, с допотопной алебардой в руках; по обе стороны разъезженной дороги тянулись унылые квадраты полей и редкие островки леса.

    – Н-но! наддай!

    Ты тупо смотрела в широкую спину Федюньши, на стриженный в «скобку» затылок – шапку парень уже давно кинул в телегу. Чувствовалось: крестный сын вдовы Сохачихи в потрясении. До глубины своей наивной, наспех отесанной души. Это сквозило во всем: в посадке, в излишне частом покрикивании на горемычную лошадь, в тех взглядах, какие он искоса бросал на тебя.

    О чем речь, Княгиня? – конечно, ты не спешила заговорить с парнем. Утешить, объяснить – нет, не спешила. Кто бы тебя утешил? кто б объяснил?

    …вы просидели в «Картли» едва ли не до вечера. Зал постепенно наполнялся публикой, на сцене образовались ромалэ, мало уместные в заведении Датуны Саакадзе, но мигом подогревшие настроения завсегдатаев – впрочем, никто не позволил себе выходку, подобную капитанской эскападе.