Изменить размер шрифта - +

    – Не-а, про ветку я и сам… Ты когда из покойницкой вышла, с кавалером, как двинулась со двора, так усатый сторожу и брякни шепотком: "Ишь, краля… не в ресторацию ее, а на «прут», да двенадцатой на дюжину!.."

    Он ждал ответа, глуповато моргая белесыми ресницами.

    Дождался.

    – Прут, Сохач ты мой, это железный стержень о восьми вершках. На одном конце – головка, на другом – ушко для замка. И нанизывают на сей стержень от восьми до двенадцати наручников, заклепывают, и ведут так арестантов по этапу. Понял? И о замене «прута» на ножные кандалы ты просишь, как о величайшей милости.

    – А-а, – еще раз буркнул парень с полнейшим равнодушием.

    Вожжами тряхнул.

    XV. ДРУЦ-ЛОШАДНИК или МИЛ-ДРУЖКИ-ТОВАРИЩИ

    Вот, я в беззаконии зачат,

    и во грехе родила меня мать моя.

    Псалтирь, псалом 50

    – Ну, товарищ новый, обмывать тебя будем! – хохотнул с порога Карпуха.

    Ермолай Прокофьич на «обмыв» не остался. Сослался, что дел невпроворот, и почти сразу уехал. А «артельщики» уже вовсю хлебосольничали: небось, когда еще бывалый человек сюда прибьется! Тут уж сам бог велел – угощение на стол, и засесть до самого до утра, пить-есть да разговоры разговаривать.

    – Тебя как звать-то? – поинтересовался третий «артельщик», до того молчавший.

    Чистый «анарх» из бомбистов: тощий, кум складному метру, грязный лен кудрей до плеч. На лошадином лице водянисто моргают блекло-голубые лужицы; смотрят не на тебя, а на ангела за твоим плечом. Очки б еще ему, в проволочной оправе… Но нет, очков не носил. Да и жилист был парняга, костистым сложением напоминая тебя самого в молодости; а на дне лужиц пряталась от солнышка некая скрытая сумасшедшинка, тихая бесноватость, так что даже мурашки по спине. Не знаешь, чего ждать от такого: вот сейчас он с тобой водку пьет да балагурит – а через минуту, не меняясь в лице, перо в требуху сунет. Не со злости – так, приспичило вдруг человечка зарезать. И зарезал. Обтер перышко аккуратненько и им же колбаску кровяную… на ломтики.

    Мелькнувшее видение было настолько правдоподобным, что ты на миг запнулся, прежде чем ответить.

    – Дуфуней отец назвал. А по фамилии – Друц.

    – А меня – Петр. Бесфамильный. Ну, будем знакомы?

    – А по-варнацки-то как? Кличка, в смысле? – обернулся Карпуха, строгая финкой зачерствелый пирог с рыбой.

    Пусть не мажья кодла, пусть «артель», но все равно – это он правильно.

    Закон есть закон.

    – Бритый. Доводилось слышать?

    – Один хрен… Так и будем звать. Я – Карп… ну, или там Карпуха, ежели засвербит. Вон тот ирод – Силантий. А Петюнечку у нас еще Лупатым дразнят.

    – Запамятовал, Карп-рыба? за «Лупатого» нос сверну, – равнодушно сообщил Петр.

    – А за "Петюнечку"?

    – Успеется. Пока тверезый – зови. А как захмелею… сам знаешь.

    – Да уж научены! – коротко хохотнул Карпуха и обернулся к тебе. – Ты, Бритый, смекай: прихватил, значит, Петька богомолочку одну, из староверов, на окольной дорожке. Девка ядреная, не шибко-то и противилась, опосля скитских корок; все «Петюнечкой» миляша звала.

Быстрый переход