— Ну хорошо, иди, цыганка.

Он отпустил ее. Тори, пройдя через всю комнату, взяла свой кофе и сердито, напряженно переводя дыхание, проговорила:

— Это не по-джентльменски.

Девон и не думал раскаиваться.

— Все хорошо, дорогая моя упрямица, все хорошо.

Где-то в глубине души Тори надеялась, что поведение Девона не слишком изменится после этой ночи, когда он дал волю чувствам. Однако вскоре ей пришлось убедиться, что это не так.

Во-первых, тот проницательный взгляд, который она раньше изредка ловила на себе, теперь почти постоянно тревожил ее, а огонь в его зеленых глазах все чаще заставлял ощущать беспокойство. Во-вторых, исчезло удивлявшее ее в начале их знакомства нежелание касаться своих проблем. Наконец, он то и дело старался дотронуться до нее — хотя эти прикосновения и могли показаться случайными.

В тот день Девон не давал ей ни минуты покоя, часто смешил ее, хотя ей не всегда хотелось смеяться. Он обращался с ней то как с дорогим для него существом, то как с противником. Он был то приятель, то любовник, то шутил, то целовал ее до тех пор, пока у нее не начинала кружиться голова.

И Тори вдруг обнаружила, что ее захватил водоворот его чувств, из которого, она понимала, ей не выбраться.

— Опять ты ведешь себя не по-джентльменски, — упрекала она его после очередной напористой атаки на ее душевное равновесие.

Девон выглядел оскорбленным и в то же время торжествующим.

— А я и не стремлюсь быть джентльменом.

— А я не хочу быть идиоткой! Знаешь, Девон…

— А ты знаешь, как сверкают твои глаза, когда ты на меня сердишься? — прервал он ее.

— Честное слово, тебя, наверное, и из пустыни-то выгнали за твой характер!

— Бесчувственная!

— Потише, потише, а то я за себя не ручаюсь.

— Ну выходи за меня, пожалуйста, и мы с тобой уедем отсюда.

— Ты опять за свое? С ума сойти можно!

— Ты ранила меня до глубины души.

— Не думаю, чтобы она у тебя была… Разве что… Опять? Девон!

— Что, дорогая?

— Руки, убери руки, быстро! Ну, ради Бога!

— Поцелуй меня, Кэт!

— Тоже мне нашелся «укротитель строптивой»!

— Я начинаю думать, что так оно и есть.

Тори нравилась эта игра, эти шутки и намеки. Она не стала бы отрицать, что его поцелуи и прикосновения доставляли ей удовольствие. Но ее несколько смущала и удивляла одна черта Девона: его редкостное, постоянное самообладание. Он был настороже даже тогда, когда казался безудержно веселым и сыпал бесконечными шутками. Сначала она сама не могла понять, почему это ее так беспокоит, но потом догадалась: есть нечто такое, о чем он предпочел бы забыть.

Это напомнило ей Джордана и те его качества, которые она стала замечать в нем лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Она знала, что едва ли вправе ожидать, что Девон захочет обнажить перед ней душу — ведь и она не торопилась раскрывать свою, но тем не менее она хотела бы услышать его исповедь. Инстинкт самосохранения побуждал ее к такому весьма одностороннему пониманию справедливости.

Ей понадобилась большая сила воли, чтобы противостоять своим и его желаниям и, играя с огнем, никогда не приближаться к нему настолько близко, чтобы можно было обжечься. В тот вечер, как и во все последующие, в глубине души ей хотелось, чтобы Девон потерял свое самообладание — не только потому, что она не слишком верила в его абсолютную власть над самим собой, но и потому, что в таком случае она освободилась бы от необходимости принять решение, которого он от нее так ждал.

Тори не торопилась принимать это решение.

Тем не менее она прекрасно понимала, что он имел в виду, говоря, что будет ждать, а его сдержанность и самоконтроль, судя по всему, способны выдержать любую проверку временем не хуже какой-нибудь крепостной стены, обнесенной колючей проволокой.