— Ты сам прекрасно понимаешь, какая тут связь.

— Тори… — начал он, и голос его прервался.

Тори резко отступила назад. Девон должен все узнать до конца, иначе он может сказать или сделать сейчас что-нибудь непоправимое.

Сдерживая дрожь в голосе, она сказала:

— Девон, вполне возможно, что я должна буду написать твой портрет. Но после этого все может измениться. Я хочу, чтобы ты это понял.

Девон тоже с трудом сдерживал волнение.

— Я также хочу, чтобы ты поняла одну вещь. Я никогда не отказываюсь от своего принципа: всегда оставаться самим собой. И никогда не пытаюсь внушить каких бы то ни было иллюзий на свой счет.

— Ну а что если я сама создаю себе какую-то иллюзию, как это уже было со мной однажды…

— Сейчас ты сильнее, — возразил Девон.

У Тори вдруг возникла мысль о том, что никто из них еще в сущности не сказал другому слов любви, но тут же поняла, что и сейчас их не будет. Еще рано — и для него, и для нее. Она испытывала огромный прилив нежности к этому человеку, который, будто читая ее мысли, понимал и то, о чем она не говорила. Однако вслух она только произнесла:

— Я надеюсь, что да. Девон осторожно попросил ее:

— Ты не могла бы показать мне ту, последнюю, картину, которую я еще не видел?

Тори внимательно на него посмотрела и, будто смирившись с неизбежным, сказала, вздохнув:

— Почему бы и нет? По крайней мере, ты увидишь, как беспощадно правдива моя живопись. Она вон там. — Тори кивком показала на угол комнаты, где стоял последний нераспакованный ящик.

Девон подошел к нему и, взяв инструменты, открыл. Перед тем как вынуть полотно, он нерешительно посмотрел на Тори.

— На твоем месте, — сказал он, — большинство женщин давно бы уничтожили эту картину.

— Возможно, но только если бы они не были художниками. И если бы это не была их лучшая работа, — уверенно произнесла она. — Конечно, здесь есть некоторая ирония судьба, но это действительно моя лучшая вещь.

Через минуту Девон получил возможность убедиться в этом.

Он вынул картину и поставил ее у стены, потом отступил назад, чтобы лучше рассмотреть портрет.

Ничто в картине не отвлекало внимания от изображенного на ней мужчины, потому что фон, представлявший собой какое-то помещение, был написан лишь в общих чертах. Но что касается самого портрета…

Он был очень красив: иссиня-черные волосы, голубые глаза, мужественное загорелое лицо с классически правильными чертами, обаятельная улыбка. Но от внимательного глаза не могло ускользнуть и нечто неприятное, что было в его лице и что безошибочно передала кисть Тори. Что-то тщеславное было в его манере держать голову, искривленные усмешкой губы таили жестокость и эгоизм, самонадеянность, граничащая с высокомерием, читалась в изгибе надменно поднятых бровей. Красота его была внешней. За ней скрывалась пустота.

Тори тихо сказала:

— С тех пор как мы расстались, я не притрагивалась к картине. Это правдивый портрет, Девон. Как бы мне ни хотелось изобразить его таким прекрасным, каким я его себе представляла, правда искусства оказалась сильнее моих чувств.

Девон повернулся к ней, глаза его светились недобрым огнем.

— Где он сейчас? Может быть, где-нибудь неподалеку?

— Нет. Он сказал, что едет в Техас. Я только не знаю, куда именно. А почему ты спросил меня об этом?

Набрав побольше воздуха, Девон решительно произнес:

— Потому что, когда мне что-нибудь угрожает, я предпочитаю первым наносить удар.

От неожиданности Тори рассмеялась, но тут же спохватилась и очень серьезно произнесла:

— С его стороны тебе ничто не угрожает, Девон.