В Доме было тихо. Амалию красила визажистка, Аглаю массировали, Анна отдыхала с маской на теле и лице.

Саша прошла к себе в комнату и обнаружила, что ее ждет ванна. У каждой жительницы Дома была своя ванная комната — с рождением новой девочки, по мере ее взросления, они переделывались по вкусу хозяйки. Сашина была темно-синяя, с украшениями из цветного стекла в виде морских звезд, русалок и водяных. На этот раз в просторной ванне была вода, судя по запаху, морская. И она светилась! Крошечные звездочки сияли в голубоватой воде, дно было устлано водорослями, а где-то тихо шумел прибой и пищали чайки. Несмотря на мрачное расположение духа и на обострение неприязни к семейным устоям, Саша не могла не восхититься. Она сбросила одежду, зажгла свечи, пахнувшие весенними южными ароматами, погрузилась в воду и почувствовала на губах солоноватый вкус. Кожу приятно обвивали гладкие водоросли, вода была в меру горячей, и прибой так естественно шумел, что все Сашино недовольство вдруг куда-то подевалось. Девушка закрыла глаза и позволила себе получить удовольствие от того, что живет в очень особенной семье, в очень особенном Доме и принимает такую ванну, что королева английская и та обзавидовалась бы.

А Настя пошла в солярий — самый занятный солярий в мире. Находился он в небольшом подвальном помещении, куда входить надо было со двора. Ничего похожего на заурядные пластмассовые машины, в которых живой человек сам себе кажется гамбургером и ему мерещится, что вот сейчас придет какой-нибудь великан-людоед и слопает этот гамбургер, здесь не имелось. Пол в комнате был усыпан толстым слоем розового песка — теплого, так как пол был с подогревом. Одна стена представляла собой изумительный вид морского побережья. В комнате стояли пальмы в кадках, а лампа для загара откидывалась от стены и нависала над тем, кто грелся в песочке. Можно было нажать на кнопку и обрызгаться прохладной водой, заказать сильный ветер, расслабляющий или бодрящий запах, музыку или шум волн. Настя растянулась на песке, включила блюз — настоящий новоорлеанский блюз 20-х годов — и на время забыла о том, как трудно ей, бедной-несчастной, жить в таких невыносимых условиях.

К половине десятого все женщины собрались в большой квадратной комнате, которая была разделена на две части: в одной стоял длинный стол, накрытый белой скатертью, а в другой вокруг низкого столика теснились диваны и кресла.

Пока приглашенные официанты накрывали в столовой, женщины устроились на диванах с бокалами коктейлей в руках.

— За нас! — провозгласила Амалия.

— Ура! — подхватили все.

— Ну, — Анна толкнула Аглаю в бок, — рассказывай, что у тебя с этим писателем!

— У меня с ним ужас! — расхохоталась Аглая, хватившая стакан «Яблочной Маргариты». — Вы же знаете, как я люблю талантливых мужчин! Он меня приглашал в рестораны — его там все узнавали, просили автографы, я отогревала свое холодное сердце в лучах его славы, а потом он пригласил меня домой, и тут я почувствовала — что-то не так. Понимаете, у талантливого мужчины совершенно особенная аура — даже если он подонок и мерзавец. Они… они горят, как костер, и тебя тянет на это тепло, и хочется хоть на пять минут устроиться поудобнее, уставиться на пламя и пригреться… Ух! В общем, никакого пламени я не ощутила. Так — угольки.

— Ты про секс, что ли? — уточнила Анна.

— Про секс, конечно, тоже, — кивнула Аглая. — Но одно вытекает из другого. Не было у него этой ауры. И секс был какой-то бездарный: как бы по протоколу, без души. Я лежала и думала: почему у соседей приемник так громко играет, и вообще, чего они Распутину завели — озверели, что ли? А он, понимаете, — тыр-пыр, никакого вдохновения… И мне все время было его жалко — так он пыхтел и старался… и все лез мне шею кусать, как будто его кто-то напугал: не будешь кусать женщин в шею, не видеть тебе ни денег, ни счастья… Ну, вот, а потом он размяк и признался… что за него пишут «негры».