— А ради чего он это сделает?
— Ради того, что положение Франции в настоящее время очень трудно. В Алжире война разгорелась с новой силой, так как Абдель-Кадер принялся за дело чрезвычайно энергично. В восточном вопросе Франции противостоят четыре великих державы, вмешавшиеся в распрю между турецким султаном и египетским пашой. Сейчас пятнадцать кораблей, четыре фрегата и несколько мелких судов отправлены французским правительством в Дарданеллы. Если Франция не откажется от своих претензий, или если Россия захочет защищать Константинополь, то Франции в скором времени придется выслать в Дарданеллы все свои морские силы. Внутреннее состояние Франции тоже далеко не из спокойных: попытка Страсбурга подняла на ноги всех бонапартистов и старые партии поднимают парламентерское знамя; министерство Сульта, если еще не свергнуто, то с часу на час может ожидать катастрофы; оппозиция работает изо всех сил, чтобы сделать президентом совета одного из своих влиятельных членов. При подобных условиях Франции необходимо укрепить более прежнего свой союз с Англией, а потому французское правительство не захочет из-за такого пустяка, как ла-платское дело, ссориться с английским и уступить ему при первом же изъявлении его неудовольствия.
— Ну, это дело ваше, для меня оно совершенно безразлично, сеньор посланник. Константинополь и Алжир меня нисколько не интересуют. А что касается блокады, то вы знаете, она вредит кое-кому гораздо больше, чем мне, — заметил Розас.
— Знаю, знаю, сеньор генерал, — с живостью ответил Спринг: — последствия продолжения блокады Ла-Платы ложатся всей своей тяжестью на английскую торговлю.
— А известно вам, какой английский капитал заключен в Буэнос-Айресе и почему французская эскадра держит ее тут взаперти?
— Знаю. Два миллиона ливров в местных съестных припасах, портящихся с каждым днем.
— А сколько приходится тратить ежемесячно для возможного сохранения этих припасов?
— Двадцать пять тысяч ливров, ваше превосходительство.
— Совершенно верно, сеньор Спринг.
— Я уже сообщал обо всем этом своему правительству.
— Знаете вы также, на какую сумму приостановлено британских мануфактурных изделий в Монтевидео?
— На миллион ливров, я и на это указал лорду Пальмерстону.
— Стало быть, вам нравятся такие потери, раз вы знаете о них, — проговорил с улыбкой Розас. — Впрочем, это дело ваше. О вкусах не спорят... Если вы довольны этими результатами блокады, то мне только остается радоваться за вас, а сам я уже сумею от нее избавиться.
— Мне давно известно, что ваше превосходительство все можете сделать и никогда ни перед чем не растеряетесь, — с льстивой улыбкой заметил сэр Вальтер.
— Ну, положим, не все, сеньор посланник, — возразил Розас, откидываясь на спинку кресла и снова пронизывая англичанина до дна его души своим острым взглядом, — далеко не все. Например, когда посланник иностранного государства укрывает в своем доме унитария, преследуемого правосудием, я не могу рассчитывать, чтобы этот посланник пришел ко мне, откровенно рассказал об этом и попросил для своего протеже милости, в которой я никогда не отказал бы ему.
— Разве, что-нибудь подобное случилось?.. Какой же посланник мог решиться на такую дерзость? Соблаговолите сказать, ваше превосходительство, на кого вы намекаете? — проговорил сэр Вальтер с видимым изумлением.
— А вы сами его не знаете, сеньор Спринг? — инквизиторским тоном продолжал Розас.
— Даю вашему превосходительству честное слово...
— Довольно! — резко перебил диктатор, сразу поняв, что ошибся, и цель, ради которой он собственно призывал министра и употребил столько труда, не достигнута. — Довольно! — повторил он, вставая, чтобы скрыть бешенство, исказившее его лицо. |