Господи, я же чуяла… Знала! Но когда кукушка пробила 9, я вспомнила, что уже 14 и осталось не так много времени, чтобы добраться до кладбища. А проститься с Александром необходимо, жизненно необходимо, недаром же я так внезапно узнала о его смерти? Недаром я еще могу успеть на кладбище, и не хватит времени, чтобы испугаться, передумать, отдаться горю прямо сейчас и здесь… Еще будет час поплакать, позже… Спешить, надо спешить, надо перестать плакать, еще успею погоревать, позже… Успею… Собраться, чуточку постараться, подумать, подумать, что мне необходимо… Венок… Купить… Деньги… Собрав волю в комок, я порылась в чулке и извлекла наружу помятую купюру. Последнюю… Но на более или менее человеческий венок хватит… А потом… А какая разница, что потом? Какое «потом», Господи? В хлопотах проблемы казались мельче, а горе чуть отошло на задний план. Перерыв шкаф, я сменила обычные джинсы на черную юбку до пят, смыла макияж, натянула пальто, хватила на ходу сумку, и, естественно, забыв о зонтике, не обращая внимания на дождь, побежала по лужам прямо к магазину с венками. Купив венок с пушистыми хризантемами, я вскочила в как бы поджидающий меня трамвай и застыла у окна, не замечая, как крупные капли падают с промокшей насквозь куртки прямо на покрытый резиновым ковриком пол. В трамвае почти никого не было. Старая кондукторша посмотрела на меня сочувствующим взглядом, прикусила губу и молча потянулась за чуть влажной купюрой. Мои руки задрожали так сильно, что купюра заходила ходуном, и кондукторше пришлось приложить усилие, чтобы поймать непослушную бумажку.

— Ничего деточка, пройдет боль, пройдет… — тихо прошептала кондукторша. — Держись, красавица, сначала всем тяжело, а потом легче. Верь старой. Минует, как страшный сон… Я отвернулась, сдерживая нахлынувшие на глаза слезы и машинально подставляя ладонь для сдачи. Пройдет… Не все пройдет! Александра больше нет, и это не пройдет, не минует. Нет его улыбки, нет непонятных выходок, нет понимающих глаз… И этот странный конверт… Он чувствовал, Господи, чувствовал ведь! Почему… Зачем? Слезы потекли по щекам, залетая за воротник. Я не пыталась их отереть. Какая разница? Чуть менее мокрее, чуть более, а Александра уже нет. Нет! Холодно… душно, невыносимо! Господи, почему, что мы тебе сделали, больно-то как! С удивлением я почувствовала, как кто-то сунул мне в ладонь одноразовый бумажный платок. Очнувшись и вынырнув из густого страдания, я вытерла со щек предательскую влагу и посмотрела на случайного благодетеля, чье лицо расплылось из-за непрерывно наплывающих на глаза слез.

— Кого вы потеряли? — мягко спросил он. Красивый голос, немного знакомый, теплый, как весеннее солнышко.

— Друга, — прошептала я, с удивлением почувствовав, как тяжело мне даются хоть даже простые слова.

— А я — отца, — тихо ответил он, и только тогда я заметила, что венка у моих ног теперь два. Один мой — второй его. Оба — похожие, как родные братья. Скорбные братья… Я сжала платок, пытаясь справится с эмоциями, но мои губы предательски задрожали от внезапно нахлынувшей жалости к себе и этому молодому человеку. Почему мы обязаны терять близких, переживать такую страшную боль? Зачем? Куда ты ушел, Александр, куда унес свое тепло, кому теперь его даришь? А если никому, если там ничего нет, только пустота… И тебя нет, и меня не будет, и этого странного незнакомца тоже не будет… Трамвай резко затормозил, и, не удержавшись, я упала в объятия незнакомца, прижалась к его щеке своей, а моя слеза нашла дорожку на его коже.