А сидел, засунув руки в пустые карманы брюк, и крутил пальцами нитки на краю размохрившейся дырки, которую обнаружил еще на суде. Эта дырка в кармане стала для него гарантией безопасности, как одеяльце, под которое прячется испуганный ребенок и верит, что с ним ничего не случится; его тогда охраняли со всех сторон, но это была именно что охрана, а не защита. В одном из отчетов, под конец первой недели, его описали как «индифферентного и заносчивого ребенка с большим самомнением». Адвокат А наверняка знал, что это не так, но он опасался, что язык жестов его подопечного может быть понят неправильно, и весь месяц, пока шло судебное разбирательство, А приходилось сидеть в суде, держа руки на коленях. Впрочем, судье было до фонаря.

Яма была глубокая. Шесть футов вверх — это мало, но шесть футов вниз — очень много. На дне была бурая лужа, и там копошился червяк, пытаясь выбраться из воды. А подумал, что, может быть, червяку и не стоит так напрягаться. Считается, что утонуть — это далее приятно. Если не сопротивляться.

Слез уже не было. Но лучше бы они были. Когда А плакал, боль не то чтобы забывалась, просто он меньше думал о боли.

Мама всегда говорила ему, что ей хочется, чтобы ее тело кремировали. А пепел развеяли над морем, с пирса в Хартпуле, где отец сделал ей предложение. Но когда мама узнала о своей болезни, она перестала об этом говорить. А решил, что она передумала. Но ему было так неприятно думать о том, что мама сгниет в земле. И что сквозь нее будут ползать какие-то червяки.

Носильщики опустили гроб в землю. «Природа не терпит пустоты», — сказала однажды мать, пропалывая цветочную клумбу. И стоя там, у могилы, А вдруг осознал, что мама заполняла в нем некую пустоту. Ту пустоту, которую отвергает даже природа. Которую, может быть, отвергают все, кроме матери.

Это было тяжелое чувство, и особенно — для ребенка. То же самое, но не так сильно, он испытал, когда отец убрал зеркало из прихожей. А всегда смотрелся в него, проходя мимо. И вовсе не для того, чтобы полюбоваться собой — любоваться там было особенно не на что, — а скорее, из любопытства: что в нем такого противного, что его все презирают? Когда зеркало сняли, он, наверное, еще с месяц по привычке поглядывал на то место, где оно было раньше, и каждый раз обмирал от страха. Глядя в зеркало, А искал подтверждения тому, что он есть, но теперь его взгляд натыкался на пустую стену, и это действительно было жутко. То же самое, только сильнее, он испытал и на маминых похоронах.

В последние несколько дней были морозы. В примятой траве еще виднелись следы гусениц миниатюрного экскаватора, который пришлось подогнать, чтобы вырыть могилу.

По указанию викария А и его отец взяли по горсти смерзшейся жесткой земли. Земляные комочки рассыпались по крышке гроба. Звук был похож на приглушенную барабанную дробь. Но ничего не случилось. Никакого волшебства, никаких магических трюков. И Пол Дениэлс не появился; и все, что было, было по-настоящему. Не понарошку.

Преподобный Лонг торопливо бубнил слова заупокойной службы, что лишний раз подтверждало, что для него это было всего лишь работой. Работой, которая уже близилась к завершению. Поминок не будет. А вернется в колонию вместе с Терри. Отцу нужно будет уладить кое-какие дела.

Вообще-то Терри не полагалось так делать, но перед тем, как садиться в машину, он на пару минут оставил А наедине с отцом. Чтобы они могли поговорить, не смущаясь присутствия посторонних. Чего они с папой не делали уже почти два года.

Но, как оказалось, говорить было, в сущности не о чем. Так часто бывает, когда нужно сказать очень много всего: просто не знаешь, с чего начать. Они пожали друг другу руки. Отец сказал А, что он его любит и что скоро приедет его навестить; такой же скованный и равнодушный, как и могильщик, стоявший неподалеку. А сказал папе, что тоже любит его и будет ждать с нетерпением, когда он приедет.