На Новый год Валентина Ивановна привела из детского дома еще двух девочек и мальчика. Наряжали елку сообща, веселились долго. Так долго, что Валентина Ивановна подумала, как ей уже утомительно простое занятие с детьми, а что дальше будет…

Хорошее обернулось слезами. Отвеселившись, напрыгавшись, наигравшись, дети не хотели возвращаться в свой дом, они поверили в вечное счастье, которое связывали с маленьким теплым домиком, мягким диваном, вкусной едой, тортом, конфетами, красивой елкой, и вдруг их почему-то лишают этого счастья, хотя они ничего никому плохого не сделали.

— Хотели как лучше, — говорила Валентина Ивановна заведующей, — а получилось не очень.

— Да, Валя, я знаю. Это не впервой. И опять же, как им жить, если они не будут знать, что такое семья, дом, родители, бабушки-дедушки, близкие вообще люди? Они же не смогут построить правильно свою жизнь! Вот побывали они у тебя, и это маленькой светлой искоркой будет жить в них всегда. Добро, красота приживаются быстро и живут долго в человеке. Кто знает, как сложится жизнь у этих мальчиков и девочек, часто не очень удачно, но, возможно, в какую-то определяющую минуту они вспомнят то хорошее, что посетило их однажды, и примут правильное решение. Они сохранят в себе Человека. Человека! — Ольга Максимовна подняла вверх руку с выпрямленным указательным пальцем. Повторила тихо, но твердо: — Человека!

— Оля, я часто думаю теперь…

Ольга Максимовна насторожилась.

— Что напрасно связалась? — спросила, не дослушав Валентину Ивановну.

— Нет, что ты! С чего взяла! — всполошилась та. — Не напрасно!

— Прости, перебила. Говори.

— Как нам избавиться от этой напасти? От этой детской беды? Как не делать их сиротами при живых родителях?

— Ты думаешь, что только ты одна такая сердобольная да умная, а остальные толстокожие и тупые?

— Я так не думаю, но…

— Вот именно, но! Идет разложение государства, уничтожение нации. Нравственность — основа семьи, фундамент государства, скатилась на ноль. Дальше ждет нас еще худшее — мы превращаться будем в жвачных животных, безразличных ко всему, падких до скотского. Скотские отношения между людьми будут нормой, о семье речь не веду — как таковых их не будет. Будут животные страсти называть любовью! И не только называть, но навязывать нам будут, убеждая, что это верх человеческих отношений, избавляющих человека от дурацких предрассудков.

— Что теперь делать? — в испуге расширила зрачки Валентина Ивановна.

— Подержи арбуз!

— Какой арбуз?

— А вот такой! Не знаю! Это задача государства, а я всего лишь винтик в этом механизме!

— Почему оно ничего не делает?

— Оно занято мировой революцией. Ему не до мелких балалаек!

— Каких еще балалаек? Говоришь непонятно!

— Эзоповский язык знаешь? Это когда ты говоришь об одном, а понимать надо совсем другое.

— Опять ничего не пойму! — Валентина Ивановна готова стукнуть кулаком по столу.

— Эзопов у нас теперь столько, что не перечесть. Что говорят они нам — известно, что думают — можем только догадываться, соотнося с фактами; что будут делать — темный лес для темной массы.

— Оля, — приложив ладони к лицу, тусклым голосом вымолвила Валентина Ивановна, — мы с тобой уже немолодые, не о нас речь, а что будет с детьми нашими?

— Ну, я себя не считаю старухой, мне нет и сорока пяти, этого критического возраста, воспетого горе-поэтами и такими же песенниками.