После того как стихли последние аккорды, мы какое-то время приходили в себя, не в силах произнести ни слова. Молчание нарушил Десмонд, уныло заметивший:

— Боюсь, на этой неделе в Кингз ничего интересного для нас не предвидится.

— А что там будет?

— Одна из этих идиотских музыкальных комедий. «Девушка с гор». Кажется, так. Каких гор? Эвереста? Канченджанги? Волшебных холмов? Мамины друзья из Дублина сообщили, что в Уинтон приезжает Карл Роса.

— Прекрасно!

Это было еще одной нашей страстью, секретом, который мы тщательно оберегали от школьных товарищей, чтобы они не подняли нас на смех. Мы оба любили оперу и всякий раз, как оперная труппа приезжала в наш город, обязательно покупали шестипенсовые билеты на галерку на спектакли в субботу вечером в театре Кингз. Шестипенсовые билеты мы брали исключительно по моему настоянию, поскольку дорогие были мне не по карману, но время от времени Десмонд, ненавидевший сидеть на галерке, предлагал мне места в партере, уверяя, будто это бесплатные билеты, которые иногда получает его мать.

— Карл Роса был удивительно хорош в прошлом месяце, — заметил я. — Мне действительно понравился Доницетти.

— «Лючия ди Ламмермур», — улыбнулся Десмонд. — Тебе, как истинному шотландцу, он не мог не понравиться!

— А певица была выше всяких похвал. Ведь ария невесты чертовски трудная!

— Я рад, что ты сказал «ария невесты». Было бы грубо назвать ее «арией сумасшедшей». Да, Джеральдина Мур — кумир Дублина.

— Она просто изумительная! Такая молодая и такая красивая!

— Алек, я непременно передам ей твои комплименты, — мрачно заметил Десмонд. — Когда увижу, конечно.

И при этих словах мы оба дружно рассмеялись. Могли ли мы тогда предполагать, что эта прелестная и одаренная женщина в будущем сыграет важную, причем весьма активную, роль в судьбе и карьере Десмонда?

Большая часть публики уже успела покинуть зал — обычно мы ждали, пока все выйдут, поскольку Десмонд терпеть не мог «ломиться в дверь вместе с толпой».

— Может быть, чаю? — вопросительно посмотрел я на Десмонда.

— С удовольствием, Алек, — просиял он.

С самого начала нашей дружбы с Десмондом мама как-то сказала мне: «Мы не нахлебники. И по возможности должны платить добром за добро». — «Конечно-конечно… Но мы почти не…» — «Да, мы бедны, — яростно перебила мама. — Но нам никогда, слышишь, никогда не следует этого стыдиться».

И теперь Десмонд по субботам пил чай у меня в гостях, хотя первое посещение нашего скромного жилища, несомненно, потрясло его. Когда мы вышли из парка и свернули в не самый престижный район под названием Йоркхилл, Десмонд с нескрываемым отвращением разглядывал дешевые лавки и принюхивался к чудовищным запахам жареной рыбы с жареной картошкой, доносившимся из открытых дверей заведения Антонио Мосено, который, уже облаченный в передник, стоял на пороге и призывно махал мне рукой.

— Здрасьте, здрасьте, мистер Шеннон! Зеленый горошек готов. Картошка поспеет минут через десять.

— Друг? — осторожно поинтересовался Десмонд.

— Да, и очень хороший. Если я прихожу за жареной картошкой на пенни, он всегда дает мне двойную порцию.

Когда мы проходили мимо лавки мясника в конце улочки, хозяин, одетый во что-то сине-полосатое, перепоясанное кушаком, приветственно мне помахал.

— Еще один друг, — поспешил я предупредить вопрос Десмонда. — Он шотландец. И если мама зайдет в его лавку в субботу перед самым закрытием, то обязательно получит первоклассный товар.