Итак, очень скоро Десмонд уже сидел, опустив глаза, в теплой комнате каноника, в его мягком кресле, и пытался удержать в дрожащей руке чашечку с кофе.

— А теперь, приятель, выкладывай.

— Святой отец, мне надо исповедаться.

— А? — Увидев, что Десмонд собирается опуститься на колени, каноник предупреждающе поднял руку. — Сиди как сидишь, приятель. Я тебя слушаю.

— Святой отец… Я влюбился…

— Что?! Женщина!

— Да.

— Ну, в этом нет ничего дурного, коли уж ты сам ко мне пришел. Кто она? Эта сучка Клэр?

— Да, отец.

— Я так и думал. От этой дряни только и жди беды. Она способна заняться любовью даже с фонарным столбом.

— Нет, святой отец. Нет, нет и нет… Она милейшее и невиннейшее создание.

— Вот тут ты глубоко заблуждаешься. А теперь не мог бы ты выкинуть это милейшее и невиннейшее создание из своей милейшей и невиннейшей тупой башки?

Десмонд долго молчал, а потом дрожащим голосом произнес:

— Не могу, святой отец. Мы уже подтвердили нашу любовь.

— Подтвердили… вашу любовь! Что, ради всего святого, ты этим хочешь сказать?

— Сегодня вечером, как вы знаете, я решил пройтись… до Килоанского леса… Чувствовал, мне не уснуть… Что-то меня тревожило… И случайно встретились…

— Вы встретились.

— Мы пытались сопротивляться, святой отец. Это было невозможно… Мы… мы любили друг друга.

Выражение румяного лица каноника говорило о крайней степени потрясения. Наконец каноник медленно проговорил:

— Ты хочешь сказать, что поимел ее?! — Каноник впился взглядом в опущенные глаза Десмонда, даже подставил ухо, чтобы лучше слышать.

— Мы любили друг друга.

— Физическая близость? О Господь Всемогущий, Дева Мария и все святые! Какая мерзость! Ты трахаешься в темноте Килоанского леса, возвращаешься полумертвым и называешь это любовью! — перешел на крик каноник. — Теперь мне все ясно. И после всего ты еще имел наглость прийти сюда, чтобы тебя напоили кофе и пожалели! Отправляйся в свою комнату, ты, грязное животное, но сначала прими ванну. Я не отпускаю тебе грехи. Но что делать с приходом? — Каноник в отчаянии воздел руки к небу. — Если все рано или поздно выплывет наружу, черти в аду запляшут от радости.

XVII

Измученный и физически, и эмоционально, Десмонд спал как убитый; и только настойчивый звон установленного на шесть часов будильника заставил его вспомнить, в каком отчаянном положении он оказался. Несколько минут он лежал неподвижно, а затем слегка приподнялся на локте. Ему предстояло, как обычно, служить семичасовую мессу, так что залеживаться было некогда. Но не успел он об этом подумать, как в дверь настойчиво постучали, и на пороге появился каноник, уже полностью одетый.

— Доброе утро, приятель. Как себя чувствуешь?

В голосе каноника отчетливо слышались сочувственные нотки.