- И совсем не так, - пробормотал Клаус.

- А вот и так. Ты будешь спорить против своих же доводов.

Но Клаус уже не смотрел на Лену, наблюдая за Либерманом, стоящим к нему в профиль, склонив голову к открытой книге, он слегка раскачивался: ну, чисто еврей за молитвой. Хотя не Библия: тут таких книг не держат. Собственная книга Либермана? Где-то там она должна быть. Проверяет, какой цвет глаз у полковника?

- Клаус? - Лена предложила ему еще салата.

Он взял его.

Посмотрев на Либермана, Лена опять вернулась к столу,

- Мне с трудом удастся держать язык за зубами, - сказал Нюренбергер, - относительно того, что я узнал.

- Вы должны, - сказал Клаус.

- Знаю, знаю, но это будет нелегко. Двое из моих знакомых биологов пытались проводить такие экспери­менты, но только с кроликами.

На пороге кухни появился Либерман; лицо у него было осунувшимся и пепельного цвета, в руке болтались очки, которые он придерживал за дужку.

- В чем дело? - спросил Клаус, ставя тарелку с салатом.

Либерман обратился к Нюренбергеру

- Разрешите задать мне дурацкий вопрос.

Нюренбергер кивнул.

- Тот, кто дает свои клетки, - сказал Либерман. - Донор. Он обязательно должен быть живым?

- Нет, не обязательно, - ответил Нюренбергер. - К отдельным клеткам не относится понятие «живая» или «неживая», о них можно говорить только «вскры­тая» или «невскрытая». Из пряди волос Моцарта - хотя даже не пряди, хватит одного волоска с головы Моцарта - некто, обладающий мастерством и обору­дованием, - он улыбнулся Клаусу, - и, конечно, женщиной, - он повернулся к Либерману, - может создать несколько сот малышей-Моцартов. Поместите их в хорошие дома, дайте им соответствующее воспи­тание и обращение - и в конце концов появятся пять или шесть взрослых Моцартов, которые подарят миру прекраснейшую музыку.

Прикрыв глаза, Либерман сделал неверный шаг впе­ред и покачал головой.

- Не музыку, - сказал он. - И не Моцарты.

Он вынул из-за спины книгу и показал им ее назва­ние: «ГИТЛЕР»: на белой обложке тремя броскими штрихами были изображены лишь усики, острый нос и клок волос.

- Его отец был гражданским служащим, - сказал Либерман, - таможенником. Ему было пятьдесят два года, когда... на свет появился мальчик. Матери было двадцать девять. - Он огляделся в поисках места, куда бы положить книгу и, не найдя такового, пристроил том на одну из горелок газовой плиты. Затем он снова пере­вел взгляд на присутствующих. - И умер в шестьдесят пять лет, - сказал он, - когда мальчику было тринад­цать лет, почти четырнадцать.

Оставив стол неубранным, они расселись в другой комнате. Либерман и Клаус на неубранной постели, Ню­ренбергер на стуле, Лена на полу.

Они молча смотрели на стоящие перед ними пустые стаканы, на кусочки морковки на тарелках и орешки миндаля. Они смотрели друг на друга.

Взяв несколько миндалинок, Клаус стал подбрасывать их на ладони.

- Девяносто четыре Гитлера, - сказал Либерман, покачав головой. - Нет, - сказал он. - Нет. Это невозможно.

- Конечно, это не так, - пробурчал Нюренбер­гер. - Просто есть девяносто четыре мальчика, с той же генетической наследственностью, что у Гитлера. Но развитие их может пойти совершенно разными путя­ми. Во всяком случае, большинства из них.

- Большинства, - сказал Либерман. Он кивнул Кла­усу и Лене. - Большинство. - Он посмотрел на Ню­ренбергера. - И кое-кто все же останется, - сказал он.

- Сколько? - спросил Клаус.

- Не знаю, - ответил Нюренбергер.

- Вы сказали, что они могут получить пять или десять Моцартов из нескольких сотен его копий. Сколь­ко Гитлеров может получиться из девяносто четырех? Один? Два? Три?

- Не знаю, - повторил Нюренбергер.