Листунова никто не любил. Каждое утро он просыпался в холостяцкой холодной постели, нашаривал корригирующие очки в толстой оправе и шел варить кофе: себе и маме. Аделаида Григорьевна-сухонькая строгая старушка-никогда, начиная с раннего детства сына, не позволяла себе ни поцеловать его, ни потрепать по голове и походила скорее на учительницу, чем на мать. Скорбно поджав губы, она сидела за столом, слушая, как сын пьет кофе, и изредка делала замечания:

— Не чмокай губами как лошадь! — или если он не чмокал, а замечания надо было сделать в воспитательных целях, выговаривала. — Ты вчера не выключил свет в туалетной комнате. Я хоть и слепая и то заметила!

Аркаша знал, что после того как он ложится спать, мать еще долго бродит по комнате, перебирая по стенке руками-проверяет розетки и выключатели. Несколько раз уж падала, а один раз ее здорово шарахнуло током, но каждый раз с завидным упорством, достойным лучшего применения, она повторяла свои действа. И ведь частенько находила: Аркаша то светильник забудет выключить, то вилку телевизора оставит в розетке. Тогда для Аделаиды Григорьевны наступал звездный час, и она могла неделями перемывать его огрехи.

На работу Аркаша едет в переполненном озлобленными и суетливыми пассажирами троллейбусе. Из всего персонала кабельного телевидения "101-й канал" он единственный, кто не имеет машины. Все отчаянно пихаются и норовят воткнуть локоть в живот, а это больно. Руки у грубиянов как на подбор жесткие и толстые, словно у штангистов, а живот у Аркаши мягкий. Однажды он рискнул пихнуть в ответ, на что получил просьбу снять очки, чтобы сподручнее было бить ему морду, но очков не снял и вышел из транспорта с целыми зубами, но презираемый всеми без исключения пассажирами, включая бомжа на заднем сиденье, с которым никто не рискнул сесть рядом, учитывая его многократно орошаемые и сырые штаны. После злополучного случая более таких героических поступков Аркаша не совершал.

Крохотный кабинетик Листунова расположен в неприметном тупичке в подвальном этаже здания, арендуемом телекомпанией. Из аппаратуры стоит стационарный видеомагнитофон и операторский пульт. Из мебели стул с разъезжающимися ножками. Аркаша садится, надевает наушники, но тотчас срывает их. В них невыносимый вой. Вне себя, трясясь тщедушным телом, Аркаша идет разбираться в аппаратную. Едва он открывает дверь, навстречу ударяет гогот. Неяскин и сидящая у него на коленках Маринка довольно ржут.

— Это безобразие! — голос Аркаши срывается на фальцет.

Он пытается наскочить на Неяскина, но тот, здоровый бугай, ловко подцепляет ему нос шершавым пальцем. Очки Аркаши чуть не сваливаются с носа, и косоглазие делается поистине безобразным. Глаза смотрят практически в разные углы. Неяскин с Маринкой буквально заходятся от смеха. Маринка, мясистая девка, трясется обильными телесами, глядишь, что-нибудь потеряет через край низкого выреза, который был бы чересчур рискован даже для менее отращенной груди.

— Если через пять минут аппаратура не будет работать, иду к главному! — предупреждает Аркаша, но угроза от очкарика звучит нелепо.

Возвращаясь к себе, он первым дело смотрится в зеркало, стараясь собрать разбегающиеся глаза в кучу. Наконец это ему удается. Судя по всему, слива на носу зреет выдающаяся. Но в этот день поработать ему не суждено, отворилась дверь, и вошли двое: Диего и Артур. Аркаша хорошо представлял себе, кто это такие. Это была их крыша, и один раз ему даже довелось видеть, как этот страшный тип с парализованным лицом плеснул директору в лицо горячим кофе.

— Листунов ты? — спросил Диего, а когда он сдавленно кивнул, велел: — Поедешь с нами.

Сказано было таким тоном, что он не рискнул даже спросить куда.