– Но почему? Нет, конечно, я понимаю, что так устроено, по большому счету, во всем мире, таков порядок вещей. Но вам не кажется, что в вашем-то государстве могло бы быть как-то по-другому? Маленькое государство, все друг друга знают. Неужели вы не можете договориться и избрать кого-то другого?

Барт посмотрел на меня так, как смотрят на ребенка, задающего совершенно дурацкий, ламерский вопрос.

– Понимаете, док, – принялся объяснять он. – Харконены и Кохэгены жили в Хоулленде издавна, еще до того, как сюда приехал цирк. Именно они и создали этот городок, и здесь у них все схвачено. Половина населения так или иначе работает на Кохэгена – на фабрике, в порту, на электростанции. Половина на Харконена с его турбизнесом. Уйдет Харконен – и не будет туристов, не будет притока капитала в город. Уйдет Кохэген – и выключится свет, перестанет подаваться тепло и вода в дома. Таков здесь, как вы говорите, порядок вещей.

– Почему?

– Потому что так уже было. В восемьдесят шестом мы проголосовали за другого кандидата…

Я навострил ушки.

– …и тогда Кохэген и Харконен объявили, что сворачивают дела в Хоулленде. На следующее утро фабрика закрылась, рейсовые автобусы встали, а к вечеру отключилась электроцентраль, и город погрузился во тьму. К концу недели выборы были признаны несостоявшимися, и старик… м-м, Бенджен Коннингтон, в смысле, умолял этих деятелей вернуться на свои посты.

Он задумчиво посмотрел на меня и налил нам еще. Я, в общем-то, не хотел пить, но почему-то не отказался.

– Вы не первый приезжий, кто об этом задумывается. Узнав правду, большинство уезжает обратно.

– Правду? Какую правду?

– Что в этой стране никогда ничего не изменится, – жестко сказал он. – Ничего. Никогда.

Он держал свой стакан в руке, но не спешил пить. Молчал и смотрел на меня. Потом спросил:

– Вы тоже уедете?

Я подумал о том, что вообще-то мне все равно, изменится ли здесь что-то или нет. Мне важно, чтобы меня никто не беспокоил и не смотрел на меня… так, как смотрят в большом мире.

А потом подумал об Ариэль. О ее отце. О Мэри-Сьюзен. О Барте. О других людях этого городка. Таких же, как я, и все-таки других.

– Нет, – ответил я. – Я не уеду.

Глава 4

Show must go on

– А когда-то здесь была ратуша, – сказал Барт, провожая меня. – Во второе президентство Харконена ее объявили ветхой, опасной для прохожих и снесли. А на ее месте воздвигли вот это убожество, – Барт жестом указал на «Харконен-центр», возле которого появилось несколько новых автомобилей, в том числе современный английский рейсовый автобус «Даймлер».

– Она действительно была ветхой? – спросил я.

– На ней были часы, – ответил, если это можно так назвать, Барт. – Каждые пятнадцать минут они отбивали склянки. Каждый час играли старинную мелодию «Зеленых рукавов» в колокольном, конечно, исполнении. Музыка моего детства, я мимо этой ратуши ходил в школу и из школы.

Ностальгия как чувство была мне совершенно незнакома. У меня никогда не было тоски, связанной с какими-то воспоминаниями. Возможно, потому, что мое детство, моя юность, моя зрелость были стерильно-белыми, как научная лаборатория? Мой отец был военным врачом, но не из тех, что ампутируют руки и ноги, извлекают под огнем противника осколки мин из кишечника. Его специализацией были отравляющие вещества, радиация, болезнетворные бактерии, которые без вреда для себя переносили транспортировку путем выстрела из пушки в направлении вражеских позиций.