— Вот даже как? — вежливо спросил Учитель, делая пометку в блокноте. — Тем не менее ваш друг Алекс Гринберг умер от проникающего ранения в область сердца. Вы хотите сказать, что он покончил с собой на глазах жены, матери и сына?

— Нет, — вынужден был согласиться я. — Я не хочу этого сказать. Но убийства не было. Где, например, этот… ну, то, чем…

— Орудие убийства, — подсказал следователь.

— Да, — кивнул я, — Где оно? Когда я вошел, Алик лежал на спине, и ни в ране, ни рядом… ни вообще в комнате…

— Вы в этом уверены? — перебил меня следователь. — Как вы можете быть уверены, что орудия убийства не было нигде в комнате? Вы все осмотрели, всех обыскали?

— А вы? — мрачно спросил я, представляя, как детина-полицейский подходит к Гале, обнимает ее своими волосатыми руками…

— Личный досмотр пока не проводился, — покачал головой Учитель. — А в комнате да, смотрели. Не нашли, верно. Разрешение на личный досмотр я получу с минуты на минуту, и полицейская, которая будет досматривать женщин, тоже скоро… Что с вами?

Должно быть, взгляд мой стал слишком выразительным, а может, я, не сознавая того, покрутил пальцем у виска или сделал какой-то другой жест, показавший мое отношение к тому, чем собирался заняться следователь полиции.

— Вы что… — сказал я. — Вы действительно думаете, что это сделал кто-то из нас?

— Больше некому, верно? — поднял брови следователь. — К тому же у вас алиби, если женщины подтвердят ваши слова. Значит…

— Послушайте! Анна Наумовна — мать Алика! Ира — его жена, которая за него в огонь и воду… Галя — моя жена, зачем ей…

— Ну да, — нетерпеливо произнес следователь, — а Игорь его сын, к тому же несовершеннолетний. Но, по вашим словам, в квартире, кроме вас, никого не было, верно? В момент смерти Алекса в комнате находились только женщины. Ребенок вышел позже, на крик. Орудия убийства нет, и если его у кого-то найдут…

— Не знаю, как это получилось! — воскликнул я. — Это странно, да. Но вся жизнь Алика была странной, так что я ничему не удивляюсь.

— Странной? — переспросил следователь. — Что вы имеете в виду?

— Долго рассказывать, — пробормотал я.

— Придется, — сказал Учитель и добавил, услышав шум на лестничной площадке: — Похоже, приехала группа… Пройдите на кухню и подождите там. В гостиную не выходите. Извините, я вас обыщу для порядка, все равно придется…

Я встал, поднял руки, и Учитель быстро ощупал меня, поч-ти не прикасаясь, не думаю, что, будь у меня нож в рукаве или в штанине, следователь обнаружил бы его при таком поверхностном обыске. С другой стороны, ему лучше знать, как обыскивать подозреваемых.

— Так, — сказал он. — Значит, я вас предупредил: в гостиную не выходите.

Я прошел на кухню и закрыл за собой дверь. Тучный полицейский сидел за кухонным столиком, при моем появлении он оживился и показал на табурет рядом с собой.

— Садись, — сказал он на иврите. — Отдыхай. По-русски он, похоже, не понимал, а вести разговоры на иврите — пусть даже только о погоде или футболе — у меня не было никакого желания.

Я сел, скрестил руки на груди и принялся думать. Думал я, собственно, об одном: когда следователь или кто-нибудь из экспертов догадается посмотреть в нижний ящик компьютерного столика.