Фрай посмотрел на Беннета, который швырнул за борт сигарету и удержался в равновесии, схватившись за планшир.

— Я не мог поверить своим глазам, когда увидел в его хижине свет. Сукин сын не спешил, упаковывая вещи. Но, разумеется, он удивился. Это было тяжело, Чак. На нем была цепочка, что я ему подарил, и я не понимал, как ему удалось обмануть меня. Я ему доверял, почти до самого конца. Если бы я оказался чуть более наивным, я бы развязал тот узелок и половина Донг Зу взлетела бы на воздух. Я что-то начал говорить, но не мог подобрать слова. Он стоял и смотрел на меня, словно ни хрена не понимая, что сейчас произойдет. Я приказал своим людям вывести его из дома. Приказал сержанту допросить его, потом поступить с ним так, как они сочтут нужным. Потом я вызвал саперов и велел им избавиться от узелка, если он сам собой не взорвется в ближайшие два часа. — Беннет плотнее закутался в пиджак. — Я вернулся к Ли и провел с ней некоторое время в ее новом жилище. Мы в первый раз занимались любовью. Для нее это вообще было впервые в жизни. Я ощущал силу, исходившую из меня и перетекавшую в нее, затем опять возвращавшуюся ко мне. Она была моей. Немного погодя я услышал, что поднимается вертолет, и понял, что они собираются с ним сделать. И Ли каким-то образом поняла. Она заплакала. Я не мог это перенести, Чак. Я оставил ее там, пошел в клуб офицеров и за какие-то полчаса выпил полбутылки виски. Ребята возвратились через несколько минут. Двое из них посмеивались. Лама с ними не было. Они сказали, что он не признался. Продолжал утверждать, что ни в чем не виноват. Вьетконговцы были просто кремень, Чак. Я видел одного парня, которого почти час держали привязанным к столу с электродами на яйцах, а он повторял: «Я не из Вьет-Конга, не из Вьет-Конга». Он просто помирал на том столе, изжевал в кровь собственные губы. — Беннет вздохнул. — Травма от случайного торможения — так мы называли это в шутку. Убивает не падение, а внезапная остановка.

Весь обратный путь к причалу они молчали. Фрай выбрался из вельбота и привязал его к пристани. Слил топливо из карбюратора и сунул подушки под сиденья.

— Почему ты никак не можешь забыть, Бенни? Война давно кончилась.

Косой дождь падал на фоне причальных огней, хлестал по столбам, молотил по песку. Фрай медленно шел рядом с братом.

— Ты что-то чувствуешь к Тай Нья?

— Да, конечно…

— Тогда у тебя есть крупица того, что есть у меня. Я женился на вьетнамке, Чак. Это стало частью меня. Мне нравится, как они любят. Как борются. Как страдают, но продолжают бороться. Мне нравится, как они выглядят. Когда я просыпался в наш медовый месяц — первое, кого я хотел видеть, была она. Она существовала для меня, она не давала мне погибнуть, Чак. И она по-прежнему хотела меня, когда я вышел из госпиталя — сильнее, чем прежде. Больше я ненавижу то, что мы проиграли, хотя могли победить. Мы почти были у цели. Может, когда-нибудь мы еще победим. — Беннет улыбнулся сквозь дождь. — Когда идет такой ливень, это очень похоже на те ливни. Я словно возвращаюсь назад. Я люблю это. И ненавижу.

Они прошли по небольшому пляжу. Беннет с трудом передвигался по песку. Потом поднялись на газон — склон идеальной зелени в темноте ночи.

— Ты входишь одним человеком, а выходишь совсем другим, Чак. Надеешься, что в один прекрасный день все образуется. И хочешь посмотреть в зеркало на собственные глаза, не стыдясь всего того дерьма, какого они насмотрелись.

— Да.

— Тебе этого никогда не понять, потому что ты там не был. — Они подошли к черному ходу в дом. Беннет остановился на пороге. — Теперь люди Тхака тянут из меня мозги. Это учебник психологии.