— Это перевернуло мою жизнь, правда.

— Ты думаешь, я тебе поверю?

— Да. Выпьем кофе?

— Предпочитаю немного прогуляться. Столько стоять без движения, надо поразмяться.

Они пошли по Бродвею, по тротуарам, скользким от дождя и упавших листьев эвкалиптов. После шторма небо расчистилось, далеко на западе показались звезды. Машины шурша проезжали по бульвару. Фрай заметил, что термометр на здании банка показывает семьдесят один градус по Фаренгейту. Даже за два квартала от океана слышался рокот прибоя, а когда накатывала большая волна, тротуар вздрагивал и вибрация передавалась в мыски. Пальцам было щекотно.

— Чувствуешь? — спросила она.

— Да.

Она взяла его за руку. Фрай испытывал невероятную гордость от того, что шел по Бродвею с Кристобель, и тайно желал, чтобы все, кто когда-либо хотел ему зла, оказались бы здесь в минуту его торжества. Впрочем, он был бы скромен в миг победы: раздавал бы автографы, давал советы, подавал руку и прочее. Они перешли Приморское шоссе и по дощатому пляжному настилу направились в Хейслер-парк.

— Наверно, нелегко играть Сюзанну, учитывая недавнее прошлое, — заметил Фрай.

Она не отпустила его руки.

— Я показалась на пробы на пробы, и мне сразу предложили роль Сюзанны, — сказала Кристобель. — Я была в шоке. Потом поразмыслила, прочитала в библиотеке ее историю и решила, что это может оказаться своего рода терапией. Это все равно что тебе выйти в море, когда и волн-то настоящих нету. Только чтобы намокнуть.

— Ясно. Всему свое время. Первое представление далось нелегко?

— Хотелось бежать. Помогли аплодисменты. Все дело в том, насколько быстро ты перестанешь себя стесняться. Когда с женщиной происходит что-то в этом роде… понимаешь, я чувствовала себя… нечистой. Гнойной, замаранной. Но постепенно стыд перестает терзать. Время лечит. И ты опять окунаешь ноги в воду. И чувствуешь себя любимой.

— Ты была великолепна! Я смотрел только на тебя. — Фрай остановился и обхватил ее обеими руками. — Я раскаиваюсь в том, как поступил, что сказал. И в первый раз, и во второй.

— И я тоже. Раскаиваюсь в том, что ты раскрыл мою тайную страсть к тебе. Я собиралась все устроить по-умному, а теперь меня поймали с поличным.

Он поцеловал ее. Люди, идущие по тротуару, должны были их обходить, но Фрая это не беспокоило. Я совершенно теряюсь с этой женщиной, подумал он.

Она освободилась, отошла на шаг и посмотрела на Фрая.

— У тебя мрачный вид. Что случилось, Чак?

Они лежали на полу у него в гостиной, обдуваемые теплым ветерком. Она положила голову ему на грудь, он смотрел в потолок.

— Нельзя все держать внутри себя, — сказала она наконец.

— Знаю.

В следующее мгновение он раскололся. Рассказал о Подпольной армии, о видеопленке, о туннелях, о Эдди и Локе, Мине и Виггинсе, о том, как Ханой обнаружил военнопленных, о жестоком межконтинентальном состязании между Беннетом и полковником Тхаком. Он опускал детали из уважения к брату, к семье, и потому что сам чувствовал, что можно говорить, а что нет.

— В прошлое воскресенье вечером меня больше всего заботило то, как получить работу, — сказал он.

— Почему ты вечно думаешь, что должен все сам решить и все уладить? Сдается мне, ты взвалил на себя вину за все, что произошло. Это или глупость, или высокомерие, Чак. Ты это понимаешь?

— Черт возьми, ты что, Тони Грант?

Он почувствовал, как напряглись мускулы ее лица. Она лежала неподвижно.

— Прости, — сказал Фрай.

— Я тебя понимаю, Чак.