— Я тебя понимаю, Чак. Могу себе представить. Но что толку? Что толку есть себя поедом?

Он закрыл глаза, понюхал ее голову, лежавшую на его груди и почувствовал запах вымокших под дождем волос. Прислушался к машинам, проезжавшим по каньону Лагуны. Слышалось жужжание высоковольтных линий внизу, усиленное дождем. Потом показалось, что звуки упали на октаву, и все, что он слышал, — это слабый звон в ушах. Он мог его различать. Он мог различать ее. Мог слышать, как чайки орут над головой.

— У меня была сестра. Ее звали Дебби. Она была чудесным ребенком. На два года младше меня. Такая худышка, вроде меня. Милая улыбка. Волосы как солома. Веснушки. Сорванец. Из нее получилась бы хорошая женщина.

Кристобель провела пальцами по его волосам.

— Мы с ней во многом были очень близки. Ближе, чем с Бенни, потому что он был старше меня на целых пять лет. А ты знаешь, что такое старшие братья.

— Еще бы. Они тебя просто не замечают.

— Ага. Так вот, Бенни учил меня стоять на доске, а я учил Дебби. Волны были к нашим услугам. Мы жили прямо у моря, могли на велосипедах гонять по всему полуострову и знали, где самый крутой прибой. Все лето мы занимались только этим. Когда начинались занятия в школе, мы вставали в шесть, часок катались на доске, потом шли домой завтракать. А после школы опять туда же, если ветер не был слишком сильным.

— У нас с Майком были лошади. Очень похоже.

— Когда теперь я оглядываюсь назад, вижу, что она меня буквально боготворила. Меня. А я ее просто терпел, но братья обычно именно так и относятся к сестрам. Она всегда копировала то, что делал я — носила такую же одежду, стриглась, как я, перенимала словечки, которые я узнавал от друзей. Кажется, первое слово, которому она научилась, было «классно». Она как-то спросила у мамы, поставят ли ей на зубы скобки, когда она подрастет, потому что у меня на зубах в то время стояли эти чертовы штуковины.

Кристобель рассмеялась.

— А я одно время находила красивыми прыщи у Майка.

Фрай словно наяву видел, как Дебби едет рядом с ним на красном «Стингрее», волоча доску на тележке, которую сделал для нее Фрай.

— Если были сильные волны, я не брал ее с собой. Она начинала вопить, и я просил маму не выпускать ее из дому. Однажды я вернулся домой, покатавшись на утренней высокой волне на Ривер-Джетти, а Дебби размалевала краской из баллончика все мои спортивные плакаты. А потом как-то поднялся шторм, а Дебби исчезла из дому с доской и велосипедом. Я отправился на пятачок на Девятнадцатой улице. Волна десять футов, прет стеной, по четыре-пять за раз. Течение было таким сильным, что одного парня, который вышел на воду в районе Семнадцатой улицы, вынесло к пирсу только через четыре улицы. Страшно было смотреть. Ее велосипед был привязан цепью к мусорному контейнеру, а сама она уже вышла на воду. Ей было тогда одиннадцать лет. Я бросился следом. Мне пришлось пять минут ждать, когда кончится серия волн, чтобы выйти в море. Пена поднималась так высоко, что ни один простофиля не рисковал сунуться в воду. На берегу собрались фотографы и толпа зевак. Я отплыл и оглянулся. Мне показалось, что меня отнесло на целую милю. Дома выглядели как будто на картинках к «Монополии». Волна шла в двенадцать футов. Я никогда не видел ничего подобного. В море были Корки Кэрол и Рольф Арнесс — сын Мэта Диллона. Их фотографии, сделанные в то утро, до сих пор красуются в одном из серфинг-магазинов в Ньюпорте. У каждого бывает свой день испытаний. Это был наш день.

— Волны были такие же высокие, как позавчера у Скалистого мыса?

— По сравнению с теми волнами Скалистый мыс позавчера выглядел не опасней плавательного бассейна. — Фрай поежился. — Мне было тринадцать лет. Я с шести лет знал это место.