– Хороший он, видно, был хлопчик, – заключил Егорович, когда Панов замолчал. – Господь его, видать, еще в детстве в макушку поцеловал, потому и забрал к себе побыстрее из юдоли этой. А вообще люди, Димитрий, тяжко помирают – я много видел. И на войне, и потом… Легкая смерть – это подарок Божий, недаром о ней в церкви каждый день молятся. А так… Тяжко человек живет и помирает тяжко – не хочется ему, боязно. А что поделаешь – никого эта чаша не минула, даже Господа нашего. Человек и болеет тяжко и лечить его тоже тяжко – капризует, внимания к себе особого требует. А вылечишь его – потом и спасибо тебе забудет сказать. Пока стонет да плачет – горы тебе золотые будет обещать. А потом принесет курицу старую, да и ту будет жалеть, думать, чтоб ты той курицей подавился…

– Пойдем, Димитрий, – Егорович поднялся и стал собираться. – Дома еще посидим, порадуемся. Чего нам тут печаловать…

Панов пробыл у радушных старичков еще день. Остался бы и больше – и приглашали, но было неудобно. Да и оказия подвернулась – утром третьего дня за Егоровичем из города прислал машину очередной клиент – вместе они доехали до города. Расстались, как и в прошлый раз, сердечно..

13.

Уезжая, Панов никому не сказал, когда вернется, – да он и сам не знал когда. Поэтому его не удивило, когда он застал квартиру пустой. Дочь была еще в школе, а жена, видимо, пошла по магазинам – это дело она любила. Он с удовольствием постоял под душем, переоделся во все чистое, пообедал – холодильник был полон..

Покончив со всем этим, он попытался читать, затем смотреть телевизор – не получилось. Голова не воспринимала прочитанного, а по всем программам телевидения шла какая-то нудная тягомотина – где о политике, где о проблемах экономики. Некоторое время он бесцельно послонялся по квартире, затем взял ключи и поднялся в "клинику".

Возле дверей со знакомой табличкой никого не было: маленькое объявление, пришпиленное ниже, сообщало всем, что прием временно прекращен.

Он открыл дверь и шагнул в прихожую. Он и сам не мог объяснить себе, зачем притащился сюда. Хотя за последние недели "клиника" и все, что было связано с ней, ему просто обрыдли, было нечто, что тянуло его сюда. Недели, проведенные здесь, изменили его жизнь, и хотя он весьма смутно представлял себе свое будущее, одно знал твердо: назад, к прежней жизни и занятию, возврата уже не будет…

Вдруг он замер. Неясные звуки доносились в прихожую из-за плотно запертых дверей его "кабинета". В первое мгновение его прошиб холодный пот – не столько от страха, сколько от неожиданности. Но он быстро взял себя в руки и осторожно подошел ближе.

В "кабинете" действительно кто-то был. Странные звуки, похожие на шлепки по обнаженному телу, доносились оттуда, потом послышался стон. Он удивленно пожал плечами и тихонько открыл дверь.

В первый миг он не понял, что это такое копошится в полумраке на одной из кушеток. Но это длилось только миг. Два обнаженных тела, слившихся воедино на кушетке в паре метров от него принадлежали жене и Мише – он это понял тут же. Полные белые ноги жены елозили по смуглой спине Миши, а тот яростно работал телом, исторгая каждым своим движением сладкий стон у обнимавший его женщины. Появления Панова никто не заметил, и он молча смотрел, как кривится в сладкой судорге лицо жены, внезапно она закричала и, обхватив голову партнера обеими руками, впилась в его губы долгим страстным поцелуем…

Он повернулся и вышел. Дверь "кабинета" он не закрыл, а, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, с грохотом впечатал в косяк. Затем спустился к себе.