– Ну и еще бы, – без улыбки ответил Бер. – Думаешь, я бы стал спокойно смотреть, как этот йотунов глист увозит тебя в Варяжск?

Мальфрид чуть не расхохоталась, но сама себе зажала рот, чтобы никого не разбудить. Запустила пальцы в его спутанные волосы и ласково сжала, потом прислонила его голову к своей груди. Бер повернулся и обнял ее за пояс, сжав бедрами ее колени. Она погладила его по волосам, по лицу, легко коснулась губ. Душу полнил неудержимый восторг, чувство близости к самым основам земной жизни и к самой сути небесных тайн; тело откликалось томлением крови, в груди теснило от жажды любви, в животе дышал теплый комок. Она ни о чем не хотела думать, кроме того, что из всех ныне живущих любит Бера больше всех на свете, всей любовью, какая у нее только есть, без различения. Пройдя за эту ночь от жизни к смерти и обратно, от холода к теплу, из бурой мглы к свету, она чувствовала себя живой землей, распростертой под небом, и жаждала слиться с ним, чтобы дать толчок к обновлению всемирья.

«Не всякую так пронимает», – сказал Дедич. Способность сливаться с божеством, полученная по наследству от древних княгинь-жриц и пробужденная голосом самого Волхова, казалась Мальфрид непосильной.

Бер прижался лицом к ее груди. Потерся об нее, отыскивая длинный разрез от ворота сорочки, раздвинул его и прильнул губами к ее коже. Мальфрид изо всех сил обхватила его за плечи. Горячая дрожь между ног становилась невыносимой. Его губы прошлись по ее груди снизу вверх, словно согревая после холода реки, потом теплый влажный язык пощекотал ложбинку. Мальфрид отодвинула край разреза сорочки, освобождая грудь для его поцелуев, и чуть не застонала от возбуждения. Вот еще одна восхитительная тайна – ей не дозволено знать Бера как мужчину, но до этого осталось всего полшага…

Рядом всхрапнул кто-то из челяди – будто конь.

Бер вздрогнул, потом выпустил ее из объятий, встал и провел ладонями по лицу.

– Теперь и меня блуд взявше, – выдохнул он. – Все кажется, что ты замерзла там, в воде…

Мальфрид обхватила его руку выше локтя и с наслаждением прижалась к ней грудью. Ей тоже казалось, что только он может по-настоящему согреть ее после холодного ложа Волха-молодца.

– Ты идешь к себе? Я сейчас в девичью, гляну, как там чадо. Потом приду к тебе, хочешь?

– Нет, – сказал Бер, хотя за этим совершенно точно стояло «да».

– Ты ведь этого хочешь. Я приду…

– Не надо. Я дверь запру. Одно внебрачное дитя Сванхейд тебе простила, но второе… особенно если это буду я… Сванхейд умрет от горя, если мы родим ей правнука, который будет сам себе дядя!

– Ты что, не можешь…

– Могу. Но стоит начать – однажды мы не убережемся. Да и пронюхает кто-нибудь. Ну послушай! – Бер взял ее за плечи. – Мальфи! Мы же родня. Это в Купалии все можно, но я и завтра не перестану тебя хотеть. А если кто-то узнает, это навлечет позор и на нас, и на Сванхейд, и на Хольмгард, и на весь наш род.

Мальфрид глубоко вздохнула. Она знала, что он прав, но острое разочарование и мучительное томление наполняли болью душу и тело.

Но одна мысль была всего больнее. Когда-нибудь ей все же придется открыть тайну рождения Колоска. Это неизбежно. Сванхейд и Бер должны будут стать первыми здесь, кто узнает правду. И как же ей тогда будет стыдно перед Бером, если он услышит, что еще до встречи с ним она сблудила с другим своим родичей в том же колене, с его двоюродным братом Святославом! Что у нее уже есть сын, который сам себе дядя!

Лучше бы ей сегодня утонуть, чем до такого дожить. Молоденькой, глупой ключнице Малуше такое было простительно, но не Мальфрид из Хольмгарда, которой она сумела с тех пор стать.