ЛИЗА. Пятнадцать…

ЖИЛЬ. Уже?

ЛИЗА. А мне казалось, время течет так медленно.

ЖИЛЬ. По мне, так — стремительно. (Самому себе) Проснулся утром в больнице, рот мокрый, как будто я вышел от дантиста, по коже мурашки бегают, на голове — повязка, в черепе — тяжесть. «Что я здесь делаю? Со мной несчастный случай? Но я жив». Пробуждение, несущее облегчение. Коснулся своего тела, как если бы мне его только что вернули. Я вам рассказал…

ЛИЗА (поправляет его). Тебе!

ЖИЛЬ (продолжает). Я тебе рассказал про номер с сиделкой?

ЛИЗА. Номер с сиделкой?

ЖИЛЬ. Сиделка входит. «Рада видеть вас с открытыми глазами, господин Андари». Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, с кем она разговаривает, и вижу, что я совершенно один. Она опять: «Как вы себя чувствуете, господин Андари?» И вид у нее такой уверенный. Тогда я собираю все свои силы, чтобы преодолеть усталость и ответить ей хоть что-нибудь. Когда она уходит, я взбираюсь на кровать, дотягиваюсь до температурного листа — и там это имя: Жиль Андари. «Почему они меня так называют? Откуда это заблуждение?» На Андари ничто во мне не откликается. И в то же время я не могу себе дать и никакого другого имени, в памяти бродят лишь какие-то детские прозвища — Микки, Винни, Медвежонок, Фантазио, Белоснежка. Отдаю себе отчет, что я не знаю, кто я такой. Потерял память. Память о себе. Зато по-прежнему отлично помню латинские склонения, таблицу умножения, спряжение русских глаголов, греческий алфавит. Твержу их про себя. Это меня ободряет. Вернется и остальное. Не может же быть, чтобы, помня назубок умножение на восемь — самое трудное, все знают, — не вспомнить, кто ты есть? Пытаюсь пресечь панику. В какой-то момент мне удается даже себя убедить, что память мне сдавливает повязка, слишком туго охватывающая голову; стоит ее снять, и всё вернется на свои места. Один за другим приходят врачи и сестры. Я рассказываю им о потере памяти. Они серьезно выслушивают. Объясняю им мою теорию сдавливающей повязки. Они моего оптимизма не оспаривают. Несколькими днями позже в палату входит другая сиделка, красивая женщина, без униформы. «Клево, новая сиделка! — говорю я себе. — Но почему она в цивильном?» Она ничего не говорит, только смотрит на меня и улыбается, берет мою руку, гладит меня по щеке. Назревает вопрос: не послана ли мне эта няня для выполнения специальных, специфических функций, «обслуживание страдающих самцов», няня — член бригады путан. Но тут сиделка в цивильном объявляет, что она — моя жена. (Поворачивается к Лизе) Вы действительно в этом убеждены?

ЛИЗА. Убеждена.

ЖИЛЬ. И вы не состоите в бригаде по спецобслуживанию?

ЛИЗА. Ты должен говорить мне «ты».

ЖИЛЬ. Вы не… ты не…

ЛИЗА (перебивает его). Я твоя жена.

ЖИЛЬ. Тем лучше. (Пауза) И вы… ты уверена, что мы находимся у себя дома?

ЛИЗА. Уверена.

Он снова оглядывает комнату, в которой находится.

ЖИЛЬ. Остерегаясь поспешных выводов, скажу, тем не менее, что моя жена нравится мне больше, чем моя квартира.

Оба смеются. В юморе Жиля должно сквозить смятение. Он мучается.

ЖИЛЬ. И что мы будем делать?

ЛИЗА. Сегодня вечером? Располагайся, и заживем, как прежде.

ЖИЛЬ. А что мы будем делать, если память ко мне не вернется?

ЛИЗА (встревожена). Непременно вернется.

ЖИЛЬ. Мой оптимизм на пределе, и таблетки кончились.

ЛИЗА. Она непременно вернется.

ЖИЛЬ. Вот уже две недели мне твердят, что достаточно испытать шок… Вот увидел вас — и не узнал. Вы принесли мне альбом с фотографиями, а я как будто календарь листал. Приехали сюда — всё равно что в гостиницу. (Горестно) Всё для меня чужое. Существуют шумы, краски, формы, запахи, но всё лишено смысла, не слагается в единое целое.