Ребенок стоял в храме, совершенно растерянный и оробевший. Конечно, если бы грозный церковный сторож заметил маленького оборванца, он ему наверняка не позволил бы остаться в церкви. Малыш был потрясен и буквально очарован звуками церковных песнопений в сопровождении органа, видом священника, поднимавшегося по ступеням алтаря в расшитой золотом ризе, и длинными восковыми свечами, зажженными среди бела дня.

Малыш не забыл, что рассказал ему ньюпортский священник о Боге — Боге, который был отцом для всех. Он также помнил, что когда бродячий кукольник произносил имя Господа, то только затем, чтобы присовокупить его к своим грязным ругательствам; все это вызывало в нем смятение ума во время религиозных церемоний. Тем не менее под сводами собора Малыш, спрятавшись за столбом, ощущал какое-то непреодолимое любопытство, глядя на священнослужителей как он смотрел бы на солдат. Затем, когда все присутствующие склонялись при возношении даров под звяканье колокольчика, он выскользнул из собора, пока его не заметили, скользя по плитам совершенно бесшумно, как мышка, прячущаяся в свою нору.

Вернувшись из церкви, Малыш хранил молчание и никому ничего не рассказывал, — даже Грипу, который, кстати, имел весьма смутное представление о том, что означают торжественные мессы и вечерни. Но все же, после второго визита, оказавшись наедине со старой Крисс, Малыш решился спросить ее о том, что такое Бог.

— Бог?… — ответила старушка, выкатив глаза, наполовину скрытые клубами удушливого дыма, что вились над ее трубкой из черной глины.

— Да… Бог?

— Бог, — ответила Крисс, — это брат дьявола, к которому тот посылает негодных ребятишек, недостойных того, чтобы гореть в адском пламени!

Получив такой ответ, Малыш побледнел и, хотя он и испытывал огромное желание узнать, где же находится этот ад, забитый огнем и детишками, он не осмелился обратиться еще раз к Крисс с расспросами.

Однако Малыш не переставал размышлять о Боге, единственным занятием которого, если верить словам Крисс, было наказывать детишек, да еще таким ужасным способом.

Тем не менее однажды, чрезвычайно озабоченный, мальчуган решился поговорить об этом с Грипом.

— Грип, — спросил он, — ты когда-нибудь слышал про ад?

— Конечно, Малыш!

— А где он находится, этот ад? И что это такое?

— Не знаю.

— Как ты думаешь… если там сжигают злых детишек, то Каркера тоже сожгут?…

— Конечно… и на самом большом огне!

— А я… Грип… я ведь не злой, правда?

— Ты?… Злой?… Нет… не думаю!

— Значит, меня не сожгут?

— Да никто и волоска твоего не тронет!

— И тебя не сожгут, Грип?…

— Конечно нет!…

И Грип счел нужным добавить, что уж его-то поджаривать вообще не стоило бы, поскольку при такой худобе можно рассчитывать лишь на краткую яркую вспышку.

Действительно, господин О'Бодкинз был весьма недоволен. Малыш не имел никакого касательства к его графе «поступления», целиком относясь к другой, озаглавленной «расходы». Вот мальчишка, который требует расхода… О! Не такого уж большого, господин О'Бодкинз! Но он и не приносит дохода! Остальные, по крайней мере, воруя и попрошайничая, в какой-то мере, пусть частично, возмещают затраты на жилище и питание, тогда как этот ребенок не приносит ничего…

Однажды господин О'Бодкинз в качестве директора и бухгалтера сделал мальчику по данному поводу строгий выговор, вперив в него сквозь очки свой пронзительный взгляд.