— Как чудесно, должно быть, плавать на таких кораблях… под большими парусами, — говорил Малыш.

— Если бы ты знал, как мне этого хочется! — отвечал Грип, качая головой.

— Тогда почему же ты не стал матросом?…

— Ты прав… Почему я не стал моряком?…

— Ты был бы уже далеко-далеко…

— Может быть, так и будет… когда-нибудь! — ответил Грип.

Однако он не был матросом.

Когда прогулки за стенами города заканчивались, приятели возвращались по узеньким и мрачным улицам в квартал, где находилась «рэгид-скул». Они шли среди руин, превративших Голуэй в городок, как бы разрушенный землетрясением. Возможно, эти руины и сохранили бы определенное очарование, будь они природными. Однако здесь от домов, недостроенных из-за отсутствия средств, от зданий с едва намеченными стенами, от всего того, что носило следы недавнего разрушения, а не работы долгих веков, веяло мрачной безысходностью.

Самым унылым среди бедных кварталов Голуэя, наиболее отталкивающим, чем последние лачуги предместья, было тошнотворное жилище, омерзительное и отвратительное прибежище, где влачили жалкое существование сотоварищи Малыша, вот почему он и Грип никогда не спешили, когда приходило время возвращаться в «рэгид-скул».

ПОХОРОНЫ ЧАЙКИ

Влача ужасное существование среди всех этих злых и испорченных оборванцев, не возвращался ли иногда Малыш мысленно назад, в прошлое? Когда ребенок, окруженный заботой и ласками, полностью отдается сиюминутной жизни, не заботясь ни о том, что с ним было раньше, ни о том, что случится завтра, когда он живет радостями своего юного возраста, это понятно, это естественно. Увы! Все обстоит иначе, если прошлое ребенка соткано из одних страданий. Будущее тогда рисуется в самых мрачных красках, ибо оно видится через прошлое.

И если даже вернуться на год или два назад, то что бы увидел там Малыш? Того же Торнпайпа, безжалостного прощелыгу, которого он до сих пор боялся встретить где-нибудь на углу улицы или на большой дороге. Казалось, грубые руки кукольника всегда готовы снова его схватить. Затем вдруг возникали смутные и ужасные воспоминания о жестокой женщине, что так плохо с ним обращалась, а иногда из памяти выплывал неясный образ милой девочки, качавшей его на коленях.

— Какое красивое имя! — ответил Грип.

По правде говоря, Грип был уверен, что Сисси существовала только в воображении ребенка, поскольку никто никогда не имел о ней никаких сведений. Но когда он начинал выказывать признаки сомнения по поводу ее существования, Малыш начинал злиться. Да! Он вновь и вновь видел девочку в своих воспоминаниях… Быть может, он еще встретит ее когда-нибудь… Что с ней стало?… Живет ли она по-прежнему у той мегеры… вдали от него?… Разделяют ли их мили и мили?… Она его так любила, и он ее тоже… Это была его первая привязанность до встречи с Грипом, и он рассказывал о подружке как о большой девочке… Она была доброй и милой, ласкала его, утирала слезы, целовала, делилась с ним картофелинами…

— Мне очень хотелось защитить Сисси, когда та злая тетка била ее! — говорил Малыш.

— И мне тоже! Я бы, наверное, здорово отколотил эту гадину! — отвечал Грип, чтобы сделать приятное ребенку.

Кстати, этот добряк никогда не защищался, если на него нападали, но он мог, при необходимости, защитить других. И Малыш имел случай в этом убедиться.

Однажды, в первые месяцы своего пребывания в «рэгид-скул», Малыш, привлеченный звуками воскресного колокола, зашел в собор Голуэя. Хотим заметить, что туда мальчугана привел именно случай, поскольку даже туристы с трудом находят собор, так глубоко он спрятан в лабиринте грязных и узких улочек.