— Я знаешь отчего про финку спросила? Моего мужа этой весной бандит финкой ранил.

— Бандит? Этой весной?

Воронцов помолчал немного, ужасно заинтересованный.

— Ваш муж военный?

— Да. Майор.

— Так это он бандита задержал? Вот что суд был недавно.

— Да, он. Слушай, ты не очень торопишься, подожди меня здесь, я за мальчиком зайду, очень быстро.

Светлана исчезла за широкой дверью с веселой надписью «Детский сад».

Воронцов остолбенело застыл у крыльца, в одной руке портфель, в другой — яблоки. Светлана была уверена: уйти не сможет, об истории с Новиковым знали в городе все — и взрослые и дети.

И снова шли по бульвару, на этот раз в обратную сторону. Шли втроем: по левую руку Воронцов, прикованный любопытством, по правую — Димка. Димок чирикал без умолку, рекламировал отца, видимо стараясь придать себе вес в глазах большого мальчика.

— Мой папа был на фронте и убивал войну. Он победил войну. Папа одной рукой стрелял, а другой спасал! Товарищей, целую роту!

Светлана спросила:

— Я тебя не очень задерживаю? Может, тебе домой пора? Мама не будет сердиться?

— Мама-то?.. Нет, не будет.

Ага, значит, мама есть… Одет чистенько, аккуратно… Заботливая, добрая мама, которую он в грош не ставит.

В переулке, через площадь, красное кирпичное здание — бывшая «мальчиковая» школа.

— Ты прежде в этой школе учился?

— Да, в этой.

Вспомнился директор, симпатичный такой, он еще сказал: «не жалуемся», про совместное обучение. Возможно, когда составлялись списки для перевода в бывшую женскую школу, директор — все мы люди! — не торопился включать в эти списки самых кротких мальчиков, самых ангелоподобных…

Переходили из школы в школу ребята, переходили учителя… Перешла из школы в школу репутация Воронцова, а репутацию нужно поддерживать… И весело слушать, как девчонки визжат…

Или все было иначе: там — твердая рука директора, здесь — помягче, Нины Александровны… Кто знает?

— Мама, — спросил Димок, — а папа уже вернулся?

— Думаю, что вернулся.

Костя, на счастье, был уже дома. Костя иногда очень здорово все понимает.

Представила:

— Вот это Леша Воронцов, ученик нашей школы, а это — мой муж.

Подмигнула, покосилась на гостя — нужен, мол, мужской разговор. И в кухню вышла — ужин подогреть. Потом обратно в комнату — и в кухню опять…

А у них, у троих, начался мужской разговор, в который Маринка, вышагивая по кроватке в белых ползунках, изредка вставляла свои замечания.

Воронцов сначала застеснялся, но сел ужинать, яблоко съел. Потом встал:

— Спасибо. Мне домой пора все-таки.

— Приходи.

Прощаясь с Костей, Воронцов вдруг сказал совсем другим голосом, как-то печально и гордо:

— Мой папа тоже майором был.

Светлана проводила его до двери. Вернулась в комнату задумчивая.

Леша Воронцов, твой папа тоже был на войне, и убивал войну, и война убила его. И не с кем тебе теперь вести мужской разговор…

Но ведь это же объяснение, а не оправдание.

Самые трудные классы — пятые, шестые. И меньше всего в них ребят. Вдвое, втрое меньше, чем в других классах.

И у половины ребят в классе нет отцов. Дети военных лет. Им труднее учиться, нервные они, слабее здоровьем.

Но выходили сейчас мальчики из школы — как раз эти классы, пятые, шестые, — и все руками открывали дверь, ногой вышиб дверь только один.

Костя спросил:

— В каком классе этот парень учится?

— В пятом.