— Нет.

— Или… отдать кому-нибудь?

— Да.

— Кому же?

— Одному человеку.

— Он что, очень нуждается?

— Нет.

— Значит, тебе надо было ему вернуть долг?

— Да.

— Как же ты ему задолжал? Может, в лото играли или в карты?

— Нет.

— Давно это было?

— Под Новый год.

— Какая-нибудь вечеринка была у вас, и он за тебя заплатил?

— Да.

— И много денег?

— Пятьдесят рублей.

— Вполне достаточно, чтобы выпить и закусить. Вы что же, и водку пили?

— Да.

— Понравилось?

— Нет.

— Этот… человек — твой одноклассник или постарше?

Володя не ответил.

— Он что же, тебя торопил?

— Да.

— Может быть, грозил, если не заплатишь, рассказать отцу?

Молчание.

— И много у него таких должников?

Молчание.

— Уж не он ли тебе посоветовал, как расплатиться с долгами?

Опять ответа не последовало. Только короткий взгляд исподлобья.

Ужасно это, когда у мальчика в четырнадцать лет такие испуганные, страдающие глаза.

Так смотрит тяжелораненый, который остался совсем один и не знает, кто первый к нему подойдет — друг или враг.

…Вот такой же был вечер, только темнее… и осенью. Освободили деревню — несколько раз переходила из рук в руки. Вошел в избу… Темно и пусто… И вдруг шевельнулось в дальнем углу. Прислушался — дышит кто-то. И тоже не знаешь — свой или враг? А тут, на счастье, луна выглянула, будто прожектором посветила через разбитое окно. И увидел — лежит человек. Только и успел глаза разглядеть, испуганные, страдающие. И еще — гранату в руке.

— Свои, не бросай!

Первое, что пришлось, — гранату у него из рук вырвать, потому что он плохо еще понимал. В ногу был ранен… совсем молодой парень. Весь день пролежал без сознания…

Вот такие же у него были глаза, как у этого мальчика…

XXIX

Константин пошел вдоль берега реки, до забора стройки, где высился подъемный кран. Володя, как привязанный, шагал рядом. Здесь тропинка кончилась. Константин повернул назад.

Узкие проулки между сараями. Кирпичная стена, толстая, как стена крепости. Маленькое, с железной решеткой окошечко под крышей — как амбразура. А всего-то лавка была или… кажется, это называлось «лабаз»? Дверь широкая, как ворота, — на небольшом грузовике въехать можно. Въезжали-то, конечно, на подводах. К двери покатой горкой идет настил из толстых бревен… С каким ненужным запасом прочности построено все это!

И вот — стоит. Сохранились даже остатки надписи на кирпичной стене, несколько полустертых букв… даже с ятем и твердым знаком на конце. Если бы у пузатого лавочника, торговавшего здесь, украл что-нибудь мальчишка — голодный, оборванный, бездомный, — было бы понятно и оправданно.

Но почему у нас случается такое?

Константин присел на край деревянного настила.

— Ты, Володя, в каком классе учишься?

— В седьмом.

— В сорок третьем, в сорок четвертом году мальчишек чуть постарше тебя на фронт посылали. Редко кому удавалось окончить десятый, а то и девятый класс.