Подошел автобус, совсем пустой. Костя подсадил: трудновато уже стало взбираться на высокую подножку. Собственно, и ездить в автобусах уже не следовало бы.

— Придется завтра сходить к Володе домой, — сказала Светлана.

— Вместе пойдем, — сказал Костя.

— Нет, к нему я одна. С тобой прийти — только напугать его. К тому же я пойду днем, когда отца и матери нет.

— Ну уж одну-то я тебя не пущу!

— Не пускать можешь Димку, да и то с моего ведома, а я…

— А ты — вполне самостоятельный взрослый человек, мать семейства. Именно поэтому и должна быть благоразумной. И почему ты думаешь, что я тебе помешаю? Мало мне приходилось вправлять мозги ребятам чуть постарше его? Думаешь, в армию призывают только отличников по поведению? Такая шпана энергичная иной раз попадается… или маменькины сынки неумелые… Неизвестно еще, что хуже, что лучше!

Кажется, Костя немного обиделся. Светлана ответила, чуть прищурившись:

— А я-то думала, что твоих солдатиков как только подстригут под машинку на призывном пункте, так они и становятся сразу все хорошими, на одно лицо!

— Нет, Светланка, кроме шуток, ты хоть завтра одна никуда не ходи! Понимаешь, мне, возможно, придется задержаться, вечером приду поздно… уж очень беспокойно будет за тебя. Ты пойди в тот день, когда я смогу тебя хоть до дома проводить… Ладно?

Слова «не пущу», «не позволю» всегда рождают протест. Совсем другое дело, когда с тобой говорят кротким голосом и просительно заглядывают в глаза.

— Хорошо. Проводи меня.

XXVIII

На другой день Константин еще с утра позвонил в бывшую Светланину школу и узнал, в котором часу кончается вторая смена. Минут за двадцать до звонка он был уже на бульваре, перед школой.

Постоял на остановке автобуса, около газетного киоска и справочного бюро, выбирая себе удобный наблюдательный пункт.

Не дай бог, увидит кто-нибудь из знакомых да расскажет — голову Светланка оторвет! Впрочем, есть вещи подороже собственной головы. Нельзя же допустить, чтобы Светлана завтра или послезавтра одна пошла к этому парню… Может, действительно там притон какой-нибудь у них в доме!

Удобнее всего было сесть с газетой в руках на боковой скамейке бульвара. Кругом прозрачной зеленой сеткой невысокие кустики, как прутья старой метлы, вдруг ожившие и разукрашенные мелкими листочками. Тебя не видно, а ты видишь все, что делается на улице, и дверь школы прямо перед тобой.

Народа на бульваре было много, все больше маленькие ребята, в колясках и бегающие, а с ними — бабушки, мамы, няни.

К скамейке напротив подошли какой-то особенной раскачивающейся походкой два молодых человека. Один повыше, с подбритыми бровями, в подчеркнуто модном пальто и в полуботинках на желтой подошве сантиметра в три толщиной. Другой казался его бледной тенью, эхом, влюбленным подражателем.

Высокий сел на скамью, распахнул пальто, при этом на живот ему вывалился пестрый шарф, прямо какая-то клетчатая радуга, а не шарф. Другой подсел рядом, подобострастно, бочком, и тоже расстегнулся, но шарф у него был потусклее и пальто не такое покатоплечее, да и все у него получалось не совсем так.

Оскар Уайльд говорит: «Быть хорошо одетым — это значит быть одетым так, чтобы никто не сказал, что ты хорошо одет».

А маленькая Лида, внучка Егора Ивановича, проходя мимо магазина готового платья, увидела манекены за окном и одобрительно заметила: «Мама, посмотри какие красивые продажные мужчины!»

Когда видишь таких вот попугаистых ребят, всегда вспоминаются Лидушкины слова и охватывает чувство брезгливой жалости.