Светлана разорвала оберточную бумагу.

— Вот видишь! Я знала, знала, что он вернет!

— Деньги-то целы? Сосчитай.

— Не буду считать. Без денег он не вернул бы сумку.

— Бывает, что возвращают только документы. Сосчитай все-таки.

— Точно-то я не помню… кажется, все. Вот видишь, и паспорт, и фотографии… твоя и Димкина… Мне так досадно было… Костя, вот видишь!

Ему было жалко омрачать ее торжество, но все-таки не удержался, сказал:

— Благородный разбойник. Своих не грабит. Светлана, а если бы он не узнал тебя или это была бы незнакомая женщина, думаешь, вернул бы?

— Костя, не будь циником.

— Никакой я не циник. Просто ты считаешь, что теперь все в порядке, а я этого не считаю.

Нет, Светлана не считала, что теперь все в порядке. Весь день она ни о чем другом не могла думать. Она не сомневалась, что сумку Володя вернет. Но что заставило его это сделать? Боязнь ответственности? Своеобразная воровская этика? Уважение к бывшей своей учительнице?

И еще другой вопрос, гораздо более страшный: что заставило Володю украсть? Она не могла не согласиться с Костей, когда он говорил:

— Мальчик в четырнадцать лет не может своим умом, без подсказки, дойти до грабежа. Это значит, что он попал, как говорится, «в дурную компанию». Оставить все как есть — значит оставить его в этой компании.

Костя настаивал, чтобы все-таки заявить в милицию.

— Ведь его же спасти. Или давай в школу схожу, если тебе самой туда идти не хочется.

— Нет, нет!

Они легли спать, так ни до чего не договорившись.

Ночью проснулся Димка, теплый и сонный сделал свое маленькое дело. Светлана положила его опять в кроватку, на правый бочок. Посидела около него, задумавшись. Костя шевельнулся на диване, спросил:

— Спит?

— Спит.

Костя приподнялся на локте.

— Светланка, помнишь, ты рассказывала, что у него бабушка очень хорошая… Может быть, к ней?

Хотя он не назвал Володю, а говорили перед этим о Димке, Светлана сразу поняла, о какой бабушке идет речь.

— Костя! — сказала она. — Ты гений! Утром отправлю Димку гулять и поеду к Володиной бабушке.

— Одна никуда не поедешь. Вечером пойдем вместе.

Маленький домик в три окна. Стены оштукатурены заново. Да и внутри какие-то перемены. Нет тюлевых занавесок, не видно плюща и розовых бегоний.

У крыльца — женщина с маленьким ребенком на руках.

— Вы не знаете, Мария Николаевна дома?

— Мария Николаевна? Здесь нет такой.

— Шибаева.

Та удивленно пожала плечами.

— Может быть, ты забыла номер дома? — спросил Костя.

— Да нет же. Ведь я бывала здесь.

Старичок, копавший грядки в соседнем дворе, подошел к невысокой изгороди:

— Вы кого ищете? Марию Николаевну? Так ведь она еще прошлой зимой умерла.

На обратном пути к остановке автобуса Костя вел Светлану под руку и участливо молчал. За домами и огородами — отлогий спуск к реке… А за рекой — лес, чуть припудренный зеленым сверху. На опушке цветет верба, пушистая и золотая. Думали, от Марии Николаевны пойти немного погулять, веток набрать, первых весенних цветов. Теперь об этом даже не вспомнилось.

Между вскопанными грядами и асфальтом тротуара, вдоль невысоких изгородей вылезает нежная молодая крапива. Такую срывают голыми руками и кладут в суп… Жестокой и колючей она станет потом.

Крапива и есть крапива, ничего другого из нее получиться не может. Но почему посадят на грядке хорошее, а вырастают сорняки? Ветром занесло семена? Остались в земле какие-нибудь старые корневища и дали всходы? Или сам хозяин виноват: недоглядел, не позаботился, не потрудился вовремя прополоть…

Подошел автобус, совсем пустой.