— Слышь, Андрей, — шепнул я. — А почему провожать бычка Авдей Митьку послал? Может, он заодно с дедом? Опять они ловчат да мухлюют…

— Да нет, не должно, — не очень уверенно ответил Андрей. — Митька, он вроде раскусил деда… другим становится.

— Ну что ж, побежали дальше, — привстав, сказал Лёнька и вдруг вскрикнул: — Смотрите, они!

В низине, из-за поворота с дороги, показалась нужная нам троица: пастух из Гадаева, бычок и Митька — и стала подниматься на взгорок.

Бычок по-прежнему упрямился, еле переставлял ноги, и пастух, туго натягивая верёвку, почти волочил его за собой. Он то и дело оглядывался и что-то говорил Митьке, видно, требовал как следует всыпать строптивому телёнку. Но Митька с безучастным видом шагал позади бычка и даже не взмахивал хворостиной.

— Наш Лобан! Наш! — узнал наконец Лёнька и уже готов был броситься к нему навстречу, но Андрей схватил его за руку:

— Подожди! Посмотрим, что будет…

Троица подходила к нам всё ближе и ближе.

Разопревший и вконец обессиленный гадаевский пастух вновь обернулся к Митьке, и мы услышали его хриплый, раздраженный окрик:

— Да стегай ты его, прорву. Подгоняй, пори почём зря!

— Не буду пороть! — буркнул Митька.

— Это как не будешь? — Пастух даже остановился. — Тебе Авдей что наказал? Куда бычка гнать?

— Сказал, не погоню — и не погоню. Это не ваш бычок, не гадаевский…

— Опять двадцать пять, — осклабился пастух. — И глуп же ты как пробка. А мне ещё Авдей расхваливал тебя: надежный, мол, оборотистый, всё смекаешь.

— Вот я и смекаю…

— Ну ладно, — примирительно сказал пастух. — Тяни бычка, а я подгонять буду. — Он сунул Митьке в руки конец верёвки и отобрал у него хворостину.

И тут произошло неожиданное. Не успел пастух хлестнуть телёнка, как Митька, выпустив из рук верёвку, шлёпнул его по спине, лихо свистнул и подтолкнул вперёд. Почуяв свободу, бычок взбрыкнул и помчался по дороге. А навстречу ему с ликующим криком выбежал Лёнька.

— Лобан, Лобанчик! Ко мне, Лобан! Ко мне!

Вздрогнув, бычок замедлил шаг и протяжно замычал. Потом подошёл к пастушонку и ткнулся влажными губами в его протянутые ладони.

— Дурашка! Шалопут! Пропал, избегался, — ласково выговаривал ему Лёнька. — Ну, пошли домой, пошли!

— Это что ж такое?! — пришёл наконец в себя опешивший пастух. — Разбой на дороге… Грабёж среди бела дня. — И он бросился ловить ужом извивающийся по дороге конец верёвки. Но тот никак не давался ему в руки — бычок, ошалев от радости, вьюном крутился вокруг Лёньки.

Всё же, изловчившись, пастух ухватил конец верёвки и потянул Лобана к себе.

Мы с Андреем бросились к пастуху и тоже вцепились в веревку.

— Дяденька, это не ваш бычок… Он из владычинского стада. Видали, как к хозяину бросился.

Схватка за верёвку продолжалась недолго. Пастух отшвырнул нас в сторону, но и сам в тот же миг повалился на дорогу. Это Лёнька сумел развязать узел верёвочной петли на шее бычка и теперь вместе с ним улепётывал полевой тропинкой к реке.

Мы с Андреем побежали следом.

Сзади послышался тяжёлый топот сапог, брань, угрозы. Мы оглянулись — гадаевский пастух, пыхтя и отдуваясь, бежал по тропинке. Но где ему было угнаться за нами. Вскоре он выдохся, опустился на траву и повелительно закричал на Митьку:

— Чего столбом встал? Догоняй!

Но тот сделал вид, что не слышит, и, обойдя стороной гадаевского пастуха, выбрался на полевую тропинку и прямиком зашагал к лагерю.