Боброк лишь ухмыльнулся. Ничего, после марша — ещё до полудня — все ратники в себя придут, нагрузка выбьет похмелье из буйных головушек.

Так и получилось. Конникам полегче было — ведь лошади хмельного не пили. Пешцы же охали и стонали, шли поперва медленно. Затем разошлись, размялись и прибавили шаг. Уже и шутки послышались, а кое-где — и смех. Однако темп марша падал, а временами войско даже и вовсе останавливалось, стоило ратникам войти в большое село или город. Народ уже знал о победе, все поздравляли друг друга, радуясь. А и сами победители идут. Как не поздравить, не обнять, не сунуть в руки мелкую монету или только что испечённый бублик или пряженец. Люди славили воевод и ратников, а в первую очередь — великого князя Дмитрия, единогласно назвав его Донским, а князя Серпуховского Владимира Андреевича — Храбрым.

Шествие воинства в Москву было торжеством непрерывным. Везде народ встречал их веселием, любовью и благодарностью, везде возносили хвалы Богу и князю. Народ почитал Дмитрия как ангела-хранителя, ознаменованного печатью небесного благоволения.

Бояре и воеводы за головы хватались: по мере приближения к Москве темп марша падал. Во всех сёлах, деревнях, городах народ хотел поздравить, поговорить, а уж угостить — само собой. И как ни сопротивлялись ратники, к вечеру воинство Шаталось не от усталости, а от выпитого.

Воеводы вынуждены были нанимать или покупать у жителей телеги. Тех, кто уже не мог сам идти, укладывали на них.

Боброк пригрозил:

— Прикажу сечь прилюдно всех, кто впредь пьянству предаваться будет, дабы другим неповадно было! До Москвы один переход остался, с какими рожами вы туда придёте?

И всё-таки воинство дошло до Москвы первого октября — в день пасмурный, около пополудни. Боброк загодя послал гонца — известить князя и народ. Звонили колокола на церквах, народ стоял на улицах, столпотворение было изрядным.

У Флоровских ворот стоял князь в нарядном одеянии, в окружении двора и духовенства. У Боброка сердце вдруг защемило. В поход на Мамая шли — воинству едва места хватило, выходили через Флоровские, Никольские и Константино-Елецкие ворота, а ноне — и через одни ворота места хватает. Поубавилось изрядно ратников, ох поубавилось! В землице сырой рязанской их косточки теперь гниют.

Сошёл с коня Боброк, а за ним — все князья, воеводы-бояре поклонились великому князю Дмитрию и духовенству. Народ в округе неистовствовал от восторга, кричал здравицы князю.

Подошёл Дмитрий к Боброку и боярам, всех обнял и расцеловал, никого не обойдя, не обделяя лаской и добрым словом. Священники в это время осеняли воинство крестным знамением да молитвы во спасение душ убитых читали.

Богатые люди — купцы да ремесленники из зажиточных бочки с вином, да мёдом хмельным, да пивом выкатили, милостыню народу раздавали. Офени да лавочники угощали пирогами да квасом, пряниками печатными да сытом.

Гульба и веселие длились несколько дней — да, пожалуй, что и седмицу.

Воины выстроились дружинами по обоим берегам Яузы-реки. Дмитрий с боярами обошёл всех, слова благодарности и признательности говорил, за службу верную и доблесть в бою благодарил. Затем великий князь прошёл в выстроенный монастырь, где его ожидал митрополит.

Крестным ходом двинулись в Кремль. Дмитрий с боярами поклонился гробам предков в Архангельском и Успенском соборах.

МАМАЙ. ГИБЕЛЬ

Мамай нахлёстывал коня. За ним широкой колонной мчались его воины.

Душу Мамая захлёстывала злоба. Как же так? Он, собрав огромное войско, наняв наёмников и склонив на свою сторону союзников — причём сильных, вроде князя Литовского Ягайло, тем не менее не смог одолеть Дмитрия.

Да, битва не обещала лёгкую победу. Дмитрий собрал множество ратников со всех земель русских — это так.