– Да ладно! – предвкушающе говорила Труди. – Мы устроим себе чудесные времена! Вам троим я постелю матрацы в гостиной, мы будем делать энергетический массаж и ароматерапию и устраивать пикники перед телевизором, и…

– Нет, нет, – сказала я. – Твои чувства ко мне изменятся, и меня больше никто не будет любить.

Вместо того чтобы переехать к Труди, я поехала – разумным образом – с детьми на Пеллворм, хотя там не было ни утешающей подруги, ни видео с «Титаником», ни красного вина. Но мы проводили каждые рождественские каникулы в доме моих родителей, и я хотела, чтобы для детей жизнь шла так нормально, как это только возможно. К сожалению, в время нашего отъезда никто не появился в доме Лоренцевой матери, чтобы починить отопление, а когда Лоренц наконец кого-то нашёл, то оказалось, что отопление починить уже нельзя, его нужно делать заново. Это значило, что мы должны остаться у моих родителей на более длительный срок. Только Нелли по окончании каникул поехала домой, чтобы не пропускать школу. Прощаясь с нами, она была в исключительно прекрасном настроении, потому что мои родители по-прежнему не знали, что им делать с девочками, и кроме того, они постоянно внушали Нелли, что она моя точная копия.

– В самом деле, точно как Констанца в её возрасте, – говорили они. Девочки не очень охотно выслушивают подобное. Я и сейчас хочу как можно меньше быть похожей на свою мать. Ко всему Нелли нашла мои фотографии с конфирмации – я в возрасте 14 лет с поникшими плечами, очками и школьными туфлями размера 41,5 – и из-за этого разразилась слезами.

– Что, я так выгляжу? – рыдала она.

– Нет, моя дорогая, – попыталась я успокоить её. – Ты унаследовала от меня только хорошие черты.

– Какие такие хорошие черты? – невежливо рыдала Нелли.

Моя дочь была рада, что ей наконец предоставилась возможность вернуться в Кёльн, а нам с Юлиусом не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать на Пеллворме, пока не смонтируют чёртово отопление.

Юлиус, правда, охотно бывал здесь, и он ведь был мальчик, а мальчиков мои родители любили, да и свежий морской воздух нам обоим был на пользу. Мы килограммами собирали мидии и невзирая на погоду очень много времени проводили вне дома, не в последнюю очередь потому, что мы избегали часто пересекаться с моими родителями. Для меня было не просто проводить с ними так много времени, у них была своя особенная манера давать мне понять, кем они меня считают: а именно никем. Моя мать не пропускала ни одного дня, чтобы не сказать мне:

– Если бы ты в своё время послушала нас и нашла себе работу! Все эти годы пробездельничать! Из этого не могло получиться ничего хорошего. И вот ты здесь – без мужа и без профессии.

– И с кучей голодных ртов на шее, – имел обыкновение добавлять мой отец – как будто у меня было по меньшей мере четырнадцать детей, которые за похлёбку должны были просить милостыню на улице.

У них не было винного погреба, где бы я могла искать утешения, а для самодельной "наливки" из чёрной смородины, которую моя мать заготавливала годами, я была недостаточно несчастна. Кроме того, часто шёл дождь. Поэтому я в конце концов была действительно рада, когда Лоренц позвонил и сказал:

– Радуйся, отопление смонтировано, всё подготовлено, и Юлиус получил место в детском саду "Вилла Кунтенбунт"! Вы можете ехать домой.

Если бы он ещё сказал, что излечился от опухоли мозга, я бы возликовала от души.

Ну, во всяком случае, мы наконец снова были дома.

Я взгромоздила тяжёлый чемодан на каменные ступеньки у входной двери и глубоко вдохнула. В этот момент дверь открылась, и из неё вышел бородач из квартиры сверху. Узнав меня, он вдруг дико заторопился и, не поздоровавшись, споткнулся о чемодан и побежал прочь.