|
И тогда я узнал про традиционный обряд обрезания: сделав надрез, раввин набирал в рот красного вина, поднимал младенца и, взяв его членик губами, полоскал в вине у себя во рту. Это был лучший способ простерилизовать надрез, а может, еще и анестезирующее средство. И вот теперь представь себе, как к еврейской хижине подкрадывается тупой славянский крестьянин и тайком заглядывает в окно. Он видит, что все стоят вокруг алтаря, горят свечи, а посередине какой-то странный священник, одетый наполовину в женское платье и наполовину — в наряд владельца похоронного бюро, с безумно торчащими из-под огромной шляпы волосами, вгрызается в пах младенца, и кровь вперемешку с вином стекает по его огромной седой бороде. Что еще, по-твоему, могли подумать эти хреновы недоумки? Понятное дело, они бежали по деревне и орали: «Эти евреи едят младенцев!» Я читал и не мог поверить, насколько все просто. Все объясняется…
Бенни Сильвер качал головой, как будто бы наконец понял, что напрасно был таким доверчивым в этом недобром мире. И теперь уже никому не удастся его провести. — Хасидим возрождают так много глупостей, что теперь-то я знаю: полоскать младенческий членик в вине во рту у раввина — нормальная традиционная вещь. Я даже видел, как это делается. И знаю, почему никто никогда не пытался разъяснить, откуда взялась эта легенда гоев о том, что мы едим младенцев. Просто потому, что все было бы зря. И не потому, что они уже и без того решили, что нас надо ненавидеть, и не стали бы даже слушать. Может, это и так, а может, и нет. Не знаю. Но проблема в том, что это и в самом деле звучит ужасно. Полоскать во рту младенческий член после того, как ты сделал на нем надрез — как вообще такое можно объяснить? А? — Да, отвратительно. — Ага. Даже если ты видел это своими глазами. А каково другим услышать про такое? Попытаешься объяснить, и они подумают: ну хорошо, младенцев они не едят, но все равно делают омерзительные вещи. Так вот, возвращаясь к нашему делу: да, я знал про Гэри Холлидея, и знал о нем только потому, что он принимал меня за своего — за такого же, как он, любителя потрахать юных мальчиков. Когда я понял, почему он так дорожит нашим с ним знакомством, я стал держаться от него подальше, но эта история очень меня напугала. Если он думал, что я такой, как он, то что же думали остальные? Бенни приготовился исповедоваться. — Я — старый козел. Я люблю тех, кого всегда называл мальчиками. Но я никогда не имел в виду мальчиков в буквальном смысле этого слова. Я говорил о таких, как ты. Я всегда был козлом и любил молодых ребят. Из кожи вон лез, чтобы заставить их раздеться и нырнуть ко мне в постель. Мужиков вроде меня, наверное, миллионы, а может, даже почти все мужчины таковы. Разница только в том, что большинство из них предпочитают девочек. В смысле, слишком молодых женщин. А поскольку лично мне нравятся слишком молодые мужчины, я боялся что-нибудь сказать. Очень многим мое пристрастие само по себе показалось бы омерзительным, и что с того, что я не причастен к какому-то там конкретному преступлению, если по уши виновен в чем-то еще? Сколько тебе тогда было — семнадцать, восемнадцать? — Семнадцать и восемнадцать. — Если бы мне удалось тебя тогда умаслить, я мог бы за это сесть. — Да, мог бы. Хотя теперь закон изменился, в восемнадцать уже можно. Они немного посидели молча, пока Джейк наконец не произнес. — Так говоришь, главная проблема была в том, что ты боялся. — После того, как Джонни погиб, я был просто в панике. — Гэри Холлидей сказал тебе, что это он убил Джонни? — Считай, что сказал. — И сказал, зачем? — У Джонни были кассеты, на которых Холлидей с друзьями занимались этими своими делишками. |
