— Я никогда не забуду Диего, — сказала Надин.

— И не забывай. Но не используй свои воспоминания против меня. А ты это делаешь, — добавил он. — По многим причинам ты в обиде на нынешнюю жизнь и потому ищешь убежища в прошлом. Прикрываясь прошлым, ты чувствуешь свое превосходство над настоящим.

Надин в нерешительности посмотрела на него.

— Да, я дорожу своим прошлым, — призналась она.

— Я хорошо тебя понимаю, — сказал Анри. — Только и тебе надо понять одну вещь: твоя злонамеренность объясняется не тем, что у тебя очень яркие воспоминания, а наоборот; ты используешь свои воспоминания, чтобы оправдать себя.

Надин с минуту молчала, с сосредоточенным видом закусив нижнюю губу.

— Откуда у меня эта злонамеренность?

— От горечи, от недоверия. Получается порочный круг, — сказал Анри. — Ты сомневаешься в моей любви и потому сердишься на меня, и, чтобы наказать меня, ты не доверяешь мне и обижаешься. Но поразмысли, — настойчиво продолжал он, — если я люблю тебя, то заслуживаю твоего доверия, и ты несправедлива, лишая меня его.

Надин огорченно пожала плечами:

— Если это порочный круг, из него нельзя выйти.

— Можно, — возразил Анри. — Если ты захочешь, то сможешь. — Он прижал ее к себе. — Решись подарить мне свое доверие, даже если сомневаешься, что я его заслуживаю. Мысль быть обманутой внушает тебе ужас, но ведь это все-таки лучше, чем быть несправедливой. И ты увидишь, — добавил он, — я заслужу твое доверие.

— Ты считаешь, что я несправедлива по отношению к тебе? — спросила Надин.

— Да. Ты несправедлива, когда упрекаешь меня в том, что я не Диего. Несправедлива, когда видишь во мне судью, в то время как я человек, который любит тебя.

— Я не хочу, — с тоской в голосе сказала Надин, — не хочу быть несправедливой.

Анри улыбнулся:

— Так не будь больше. Если ты проявишь хоть немного доброй воли, я, в конце концов, сумею убедить тебя, — сказал он, целуя ее.

Она обвила его шею руками.

— Я прошу у тебя прощения, — сказала она.

— Мне нечего тебе прощать. Иди, — добавил он. — Теперь ты попробуешь поспать. Поговорим обо всем еще раз завтра.

Он помог ей лечь в постель и подоткнул одеяло. Потом пошел к себе в комнату. Никогда он так откровенно не говорил с Надин, и ему казалось, что в ней что-то дрогнуло. Надо быть настойчивым. Он вздохнул. И что дальше? Чтобы сделать ее счастливой, надо и самому стать таким. А он этим утром уже не понимал, что может означать на деле это слово.

Прошло два дня, газеты не сообщали об исчезновении Сезенака. Анри казалось, что он все еще чувствует вокруг павильона запах горелого, картина раздувшегося лица, живота с отверстием не стиралась; но на смену этому кошмару уже пришла другая тревога: три державы порвали с Москвой{136}, отношения между Востоком и Западом были до того напряженными, что война казалась неизбежной. Во второй половине дня Анри с Надин отвезли на машине Дюбрея на Лионский вокзал: он был мрачен, как и многие другие. Анри смотрел издали, как Дюбрей пожимает руки в зале вокзала: должно быть, он думал, что смешно именно сегодня ехать защищать мир с помощью речей. Однако, когда Дюбрей вместе с тремя спутниками направился на перрон, Анри провожал их глазами с некоторым сожалением. Он ощущал себя отлученным.

— Что будем делать? — спросила Надин.

— Прежде всего пойдем за твоим билетом и документами на машину.

— Мы все-таки едем?

— Да, — ответил Анри. — Если увидим, что ситуация осложняется, перенесем наш отъезд. Но, возможно, наступит разрядка. Мы назначили дату, пока будем ее придерживаться.

Они ходили по магазинам, купили пластинки, зашли в «Вижиланс», потом в «Анклюм» повидать Лашома: коммунисты решили официально взять мальгашское дело в свои руки, как только вынесут приговор; политбюро сделает заявление, они пустят в ход петиции, организуют митинги.