|
Сначала подался он к Форту-Александровскому, где жила родная сестра. Надеялся — поможет вначале, потому что кто не знает: пока ты в своем коше — худо ли, бедно ли, но с голоду не умрешь — родичи выручат. А коли ушел — помощи не жди, живи как знаешь. Сестре, как сразу понял Бестибай, и самой кусок черствой лепешки поперек горла вставал: умер муж, и она перешла в кибитку его старшего брата. Тут еще Бестибай с семьей свалился на голову. Кому нужны голодранцы?! Слезами да вздохами не проживешь: нанялся Бестибай в городе пилить камень-ракушечник, лить саман, возить воду — ни от какой работы не отказывался.
Но мысль о собственных баранах не давала покоя: «Есть скот — ты человек. Нет его — хуже шелудивого пса…» От таких же, как он, бедняков услышал Бестибай про Кара-Бугаз: большие работы начались на берегу — соль добывают. И платят деньги… Перебрался Бестибай к «черной пасти», вырыл землянку, начал осматриваться. Кого только не было в те годы в Кара-Бугазе, где царское правительство еще перед первой мировой войной пробовало разрабатывать месторождение сульфата натрия — сырья для металлургической, стекольной, бумажной промышленности. Казахи, русские, туркмены, персы, татары, армяне, калмыки с раннего утра выламывали ломами да кайлами сульфат, на тачках вывозили, а потом, когда соль подсыхала, грузили или на верблюдов, которые шли к Амударье, или на пароходы, чтобы отправить за море. Пестрый народ толокся на пустынных берегах: бродяги, давно позабывшие и дом и, кажется, свое имя; ловцы счастья, случаем заброшенные в это гиблое место; сорвиголовы, не признающие никаких законов — ни божеских, ни царских, ни человеческих; такие же горемыки, как Бестибай, надеющиеся выбиться из нужды, да попавшие в западню… Самой сплоченной, хотя и небольшой группой держались сосланные царем «политические». Бестибай сначала принимал их за разбойников — аламанов, которые не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Но когда узнал поближе — мнение переменил: люди как люди. Еще и поумнее других. Рабочий Василий Петровский, которого Бестибай однажды в жару угостил чалом — его как никто умела готовить жена, — начал заходить к нему. Василий — человек грамотный. В самом Петербурге жил. Работал на фабрике. А главное, по-казахски говорил. Петровский и подсказал Бестибаю: — Чего хребет ломаешь — подрядись в караван с верблюдицей, вози соль на Амударью. А я за тебя перед начальством похлопочу, чтобы отказа не вышло. Получилось все хорошо — совсем иная жизнь началась для Бестибая, который, работая на промысле, тосковал по вольной степи. Пусть жил он в землянке, редко ел досыта, а на шароварах и чапане столько заплат, сколько звезд на небе, но зато по-прежнему видел Бестибай новые дороги, людей, незнакомые города, шумные караван-сараи и базары. Удалось и немного денег скопить. Купил Бестибай дюжину баранов и коз, поручил их Халелбеку, который подрос, превратившись в крепенького, хотя и ростом не вышел, джигита. А сам Бестибай кочевал по родной земле: с караванами побывал в Ходжейли, Астрахани и даже до Оренбурга доходил. А уж Мангышлак и Устюрт знал, как собственную кибитку. Война все не кончалась. Видно, совсем рассердился Иса на белого царя. Соли и хлопка нужно было больше и больше. Бестибай подумывал уже о второй дюжине баранов, но тут началась революция. Все пошло в степи вверх тормашками: закрылась добыча сульфата, перестали ходить караваны, а люди, — кто из них прав, а кто не прав — Бестибай определить не мог, — стали резать друг друга как мясники. Растолковал бы, что к чему, Петровский, но Василий еще весной семнадцатого года подался на родину. Бестибай переждал смутное время в Кара-Бугазе, потерял с таким трудом нажитых коз и баранов — их реквизировали рыскавшие в песках белые солдаты — и опять остался с той же верблюдицей, которая постарела так, что бока ее из желтых стали серыми, как соль, но пока еще служила верой и правдой. |
