Из хибарки вышла полная старая женщина с граблями и начала возить ими по ближней клумбе. Ее занятие смотрелось, мягко говоря, странно в зимний день, пусть даже и не в самый холодный, но она выглядела вполне довольной, когда, не прерывая работы, попыхивала сигаретой. Затем она, как я и рассчитывал, заметила меня и выпрямилась, прикрыв глаза рукой от солнца, чтобы лучше разглядеть фигуру, маячившую возле забора. «¿Qué quieres?» – крикнула она. Что мне было там нужно? Я театрально пожал плечами. Она пошла в мою сторону, по пути отбрасывая с дорожки самые крупные куски камней, и по мере ее приближения мне все слышнее становилось ее тяжелое дыхание с присвистом. В голове у меня искрой вспыхнуло воспоминание о моей матери, которая умерла больше тридцати лет назад. Я был единственным ребенком в семье, и мать любила меня, любила всем сердцем, но только это сердце задушил жир. Она была настолько тучной, что умерла, вынимая меня из ванной, когда мне было всего шесть лет, и я все еще не мог с этим смириться.

Наконец женщина приблизилась, в руке у нее был зажат небольшой пластиковый баллончик, и она держала палец на кнопке распылителя. Я разглядел ее лицо, говорившее о борьбе, нездоровье и печали; у нее на бровях виднелись тонкие штрихи шрамов, какие бывают у женщин, которых били.

– Да, мистер, я могу вам чем‑нибудь помочь?

– Мне нравятся сады, вот я и остановился полюбоваться.

– Неужто? – Ее глаза выражали недоверие.

– Когда я был маленьким, у нас был сад, – сказал я ей. – Мы выращивали много овощей. Кукурузу, помидоры. А здесь у вас они растут?

– Да.

– У нас, бывало, росли и салат‑латук, и капуста, и брокколи, и всевозможная зелень. Горох ранний. Готов поспорить, что здесь его можно сажать в апреле. А вы не сажаете в междурядьях ноготки от клопов?

– Ноготки? – переспросила она. – ¿Las floras?

– Да‑да, цветы. Ноготки. Посадите их, клопы ненавидят их запах.

Эта мысль заинтересовала ее.

– Показать вам сад?

– Да, – согласился я. – Посмотрю с огромным удовольствием.

Я проследовал за ней через калитку, после чего она тщательно ее заперла.

– Меня зовут Эстрелла Гарсия, – представилась она.

– Портер Рен, – ответил я.

Она, по‑видимому, точно так же не поняла, что это имя.

– А это что за штуковина такая? – поинтересовался я, указывая на маленький баллончик у нее в руке. – Газ «мейс»?

Она с серьезным видом покачала головой:

– Нельзя пфукать мейс на собак. У вас закапают слезы. – Она показала на свои зеленовато‑карие глаза, и мне пришло в голову, что когда‑то, давным‑давно, их, должно быть, называли прекрасными.

– Это перец, потому что перец попадает в нос, да? Перец действует на собак и дурных людей, правильно?

Я кивнул.

– Я было вообразил, что вы хотите угостить меня порцией этого средства.

Она нахмурилась:

– Вам теперь не надо бояться.

Мы шли по обломкам кирпича, покрывавшим дорожку вокруг участка. Я молча пытался примерно определить место, где нашли тело Саймона Краули; теперь это был клочок земли с засохшими цинниями в кадках из разрезанных автомобильных шин.