|
Как тяжело, должно быть, достается все это его семье и какой легкой должна казаться им жизнь моей дочери в сравнении с их сыном! Я ни за что не стал бы меняться местами с его отцом. Хоть режьте меня на части, но не стал бы. Каково это, думал я, целуя по утрам Салли, иметь такого ребенка? Могло бы со мной случиться такое? И кого тогда винить: судьбу, хромосомы, Бога? Интересно, видит ли муж лицо сына, когда занимается любовью со своей женой? Достанет ли у них любви, терпения и денег, чтобы пройти через неизбежные операции и разочарования, осложнения и крушение надежд? А если нет? И что представляет собой эта семья? Ну, положим, что она собой представляет, мне известно: непохоже, чтобы родители этого малыша сумели достойно выдержать испытание. Его вечно удрученный отец страдает ожирением и весит по‑хорошему фунтов на восемьдесят больше, чем следует. Мне не раз хотелось обнять его за плечи и сказать, что я чертовски сочувствую его беде. Хотелось показать ему, что я понимаю, как он страдает, но вместо этого, когда его сын знаками говорил «до свидания», я всегда, как последний трус, проскальзывал мимо них в дверь, вырываясь, как из тюрьмы, из душной атмосферы их горя. Мне казалось, что отец работает в сфере обслуживания. По виду он вполне мог сойти за человека, связанного с продажей, к примеру, Страховых или рекламных услуг. Он получает вполне приличное жалованье, чтобы позволить себе оплачивать детский сад, но я подозреваю, что каждый сэкономленный доллар они с женой тратят на сына. Когда‑то он и сам был мальчишкой, гонял на велосипеде, и ветер весело трепал его густую шевелюру; потом по уши влюбленным юношей, а сейчас он – сорокалетний мужчина, обремененный избыточным весом и сыном‑калекой. А его жена? Она измучена и раздавлена крушением всех своих надежд; цвет ее лица стал землистым, вокруг глаз залегли темные тени. Думаю, что именно она занимается приготовлением специальной пищи для сына и его кормлением, часами просиживает у психотерапевтов, выясняет у врачей, в каком порядке должны проводиться операции с костным трансплантатом. Она служит опорой семейной цитадели, где властвуют страдание и боль. Каждый из них отдал бы все, что угодно, лишь бы у их сына была нормальная челюсть, все, что угодно. И если бы эти родители как‑нибудь заглянули через окно в дом Ренов, ну, скажем, в веселые шумные моменты перед детским садом, они увидели бы то, что теперь уже потеряно для них навсегда, и сказали бы себе, что и они способны были бы на такую радость, если бы только… А один из них, скорее всего муж, сам знакомый с мужской похотью, заявил бы мне, что я, должно быть, ненормальный, раз позволил себе рисковать семейным счастьем. Секс, возможно, и очень хорошая штука, но только он не стоит таких жертв, – наверно, шепнул бы он мне в самое ухо. – Взгляни на меня, и ты поймешь, что такое крушение и гибель. И, выслушав его внимательно и с почтением, я кивком выразил бы ему свое согласие.
И тем не менее. И тем не менее, стоя во влажном черном кубе ванной комнаты Кэролайн Краули, я мыл свой половой член. Все поверхности здесь были высечены из черного как смоль мрамора, искрившегося звездными россыпями кварца. На вид мрамор был толщиной в фут, по тысяче долларов за погонный ярд. Я понюхал ее мыло и шампунь и передумал пользоваться ими: Лайза моментально учует эти ароматы. Потом, одевшись, я сказал, что мне надо идти, и Кэролайн согласно кивнула, разве что с некоторой грустью. Эти мгновения были полны нежности, но не счастья, и мы оба чувствовали себя уязвленными. В комнате было холодно и накурено. Мы ни разу не упомянули ни мою жену, ни ее жениха. И не заговаривали о крайней неразумности того, что мы сделали, – это и так витало там, как глупый и безобразный поступок. Она, сгорбившись, сидела в кресле в белом купальном халате с поджатыми под себя ногами, и ею, по‑видимому, овладела задумчивость. Первая близость с кем бы то ни было навевает мысли обо всех остальных первых разах, близких или далеких, которые образуют цепь воспоминаний; тот шаг, который приводит нас в экстаз с новым партнером, являет собой также – согласно логике времени – еще один шаг к смерти, и если нас больше ничто не может обуздать, то пусть нас обуздает хотя бы это. |
