– Он еще долго говорить не сможет, ничего не помнит. Из-за стресса память стерла все произошедшее.

– Нужно показать фотографии, обычно это работает, – со знанием дела предложил оперативник, отхлебнув из кружки с коричневыми разводами на стенках.

– Не работает, – махнул рукой Телицын. Он отодвинул папку, подтянул пепельницу, стоящую на краю стола, и закурил прямо в кабинете. – Показал наугад ему фотографии пионервожатых, он на одного посмотрел, испугался и стал мычать.

– Так может…

– Не может: у того парня железное алиби. Он в это время пил в компании шестерых друзей и бегал в магазин за добавкой.

Оперативник молчал, уставившись в окно, за которым то и дело появлялись подростки. Одни выходили после душеспасительной беседы с инспектором по делам несовершеннолетних, другие спешили в музыкальную школу в соседнем здании, третьи кучковались за гаражами и курили.

– Статистику смотреть буду, что еще тут сделаешь? – пожал плечами следователь. – Запросил в архиве всех, кто проходит по половым преступлениям.

Спустя несколько дней Телицын получил папки с делами осужденных, проживавших в Одинцовском районе. Лиц, проходивших по таким статьям, оказалось больше сотни, но среди них абсолютное большинство составляли насильники, действовавшие в состоянии алкогольного опьянения. Следователь был далек от психологии, но профессиональным чутьем понимал, что такие преступления относятся к другой категории. В итоге на столе осталось только пять папок с информацией о людях, которые уже проходили по аналогичным делам. Одна папка казалась интереснее остальных. Некий Голышев был осужден за мастурбацию в присутствии несовершеннолетних, и проживал он как раз в Голицыне, ближайшей к лагерю деревне. Следователь набрал номер опорного пункта в Голицыне и попросил подозвать к телефону участкового.

– Голышев тебе знаком? Можешь что-нибудь про него рассказать? – спросил он усталым голосом.

– Я же сразу про него сообщил, – обиженно растягивая слова, сказал участковый. – Деревенский дурачок. Живет с матерью на ее пенсию, нигде не работает, любит онанировать в публичных местах. Я всегда считал его тихим, но у меня тут только он на такое способен.

– Свою мать бьет, издевается над ней?

– Нет, ты чего? Мать он обожает, но судили-то его за детишек, ты ж видел.

– Нашего парня избили и повесили. Тихий дурачок на такое способен?

– А кто их знает? Нормальный человек такого не сделает, а из сумасшедших у меня только он. Есть свидетели? Мальчик хоть что-то сказал?

– Он еще долго не заговорит, но вроде написал, что нападавший был очень высоким, сутулым и с черными волосами.

– Какой рост у пострадавшего? – со знанием дела спросил участковый.

– Да метр шестьдесят пять где-то. Если показался высоким, значит, твой Голышев выше метра восьмидесяти.

– Подходит, – радостно заявил участковый. – Метр девяносто пять, брюнет.

– Выезжаю, – коротко бросил Телицын.

Дом Голышевых представлял собой покосившийся сруб на три комнаты. По всему было видно, что владеет им женщина. Огород выглядел ухоженным, но крыльцо покосилось, а возле забора громоздилась куча крупногабаритного мусора, который явно некому было вынести. Повсюду приметы того, что хозяина тут нет.

Их встретила мать Голышева. Мрачная женщина лет шестидесяти вышла на крыльцо и долго допрашивала следователя и участкового, прежде чем впустить их в дом. Пришлось добросовестно и подробно рассказать о том, что произошло с мальчиком.

– Сын был дома со мной, – категорично заявила женщина.