Однако что поделаешь, обстоятельства бывают выше человека. Теперь он без связи, и единственный выход — пробиваться через линию фронта. Переждать здесь, у Стефании, несколько дней, пока энкавэдисты совсем не успокоятся, а там пусть о нем заботится Палкив. У этого бандеровского куренного есть связи и явки. Перейти же фронт в Карпатах не так трудно.

Гаркуша еще несколько раз присел, ощущая, как играют мускулы, — силы ему не занимать, и энкавэдистам с ним будет трудновато. Но мысль о Смерше снова навела его на тягостные раздумья. Он подставил скамеечку к узкому, с матовым стеклом окошку в ванной. Видно, его давно не открывали. Поднатужившись, Гаркуша распахнул его и высунулся наружу.

Окно выходило куда-то во двор, наверно, на другую улицу, в узкий каменный мешок, типичный для старинных городов. В нескольких метрах от оконца — острая черепичная крыша соседнего четырехэтажного дома, дальше еще крыши — крыши чуть ли не до горизонта, и всюду люди, много тысяч людей, среди которых он, Игорь Гаркуша, должен чувствовать себя в полной безопасности.

Должен бы, но не чувствует себя так... Взгляд Гаркуши зацепился за узкий карниз, опоясывающий дом под окнами. Его соорудили, чтобы цеплять водосточные трубы. Вдруг вспомнил кадры из какого-то авантюристического фильма, когда герой вынужден удирать от преследователей по узкому карнизу, представил себя в таком положении, ужаснулся и решительно закрыл оконце.

Чистое самоубийство, эти трюки проходят лишь в кино. Он бы сорвался через два шага.

Гаркуша сердито хлопнул дверью и вышел в узкий коридорчик, соединяющий ванную с кухней. Завтрак Стефания оставила на столе: котлеты и жареная картошка, соленые огурцы, хлеб, масло и сладкий чай — не так уж плохо.

Настроение у Гаркуши сразу улучшилось — стал разогревать картошку и котлеты, поставил на огонь чайник.

Позавтракав, Гаркуша, как был, в тапочках и трусах, еще раз обошел квартиру, не открывая окон, выглянул на улицу. Отсюда можно было увидеть лишь часть мостовой и противоположный тротуар — ничего особенного, лишь несколько озабоченных прохожих спешат куда-то, неподалеку — очередь у продовольственного магазина.

Гаркуша медленно надел галифе и гимнастерку, нашел в передней щетку и почистил сапоги, натянул их и притопнул, проверяя, как сидят, словно собирался в далекую дорогу; затянул пояс и поправил портупею — сам не знал, для чего делает все это, другой бы на его месте отлеживался бы в мягкой кровати под теплым одеялом. Однако Гаркуша не позволял себе расслабляться. Свежевыбритый, пахнущий одеколоном, затянутый ремнями, сел в кресло с какой-то книгой, раскрыл ее, но читать не стал. Вообще он читал мало, преимущественно газеты да иллюстрированные журналы, а тут газет не нашел, к тому же от самого названия книги «Тихий Дон» Гаркушу почему-то клонило ко сну. Отбросил ее решительно, тем более что написал книгу какой-то советский писатель. Гаркуша вспомнил: еще до войны слышал, что она наделала шуму, и, если уж там превозносили ее, зачем читать?

Вдруг Гаркуша подумал, что теперь он четко проводит линию — «тут» и «там», хотя и сидит ныне в красном Львове, а называет «там», потому что «тут» — это Германия, даже не Германия, а все за линией фронта, и он должен приложить максимум усилий, чтобы эта линия не продвигалась дальше на запад.