Лучук немного отстал, шел, глядя, как важно шагает Иванцив, исполненный собственного достоинства, самоуверенный и солидный — элита рабочего класса, машинист паровоза. Лучук размышлял о нем: «Неужели шпион? Неужели завербовали его гитлеровцы? Неужели продался? И за что?»

Дело в том, что вчера Лучука пригласили к коменданту станции, позвали из депо, где проходил профилактику их паровоз, и этот вызов не удивил Никиту Степановича. Старый антифашист, член деповской подпольной организации, чудом спасшийся во время оккупации, вероятно, потому, что в Стрые его не знали — перед самой войной переехал сюда из Коломыи, он возглавлял недавно созданную в депо профсоюзную организацию, привык к разговорам с разным начальством и вызовам даже ночью.

Но этот вызов оказался необычным.

Пожилой, лысый, с красными утомленными глазами подполковник не стал испытывать терпение Никиты Степановича. Сообщил, что он из армейской контрразведки и что Лучука рекомендовал им Андрей Михайлович Будашик. И что они рассчитывают на его, Никиты Степановича, помощь.

Подполковник удовлетворенно кашлянул, давая понять, что он не сомневался в преданности старого подпольщика. И объяснил, в чем именно состоит их просьба.

Сначала Никита Степанович изумился.

Иванцив? Не может быть! С Иванцивым он работает вместе уже почти месяц и ничего подозрительного не замечал. Правда, не компанейский, прижимистый несколько, но специалист классный, один из лучших машинистов депо. Еще поговаривали: сыновья Иванцива во львовской полиции служили и с немцами на запад подались, однако никто ничего определенного сказать не мог, а языки у людей длинные, и Лучук не привык прислушиваться к сплетням. Но ведь, если такое дело!.. И Лучук пообещал твердо:

— За Иванцивым понаблюдаем. Вы только своих хлопцев не расхолаживайте, пусть делают что положено, а мы с Николая Михайловича ока не спустим.

Подполковник замигал глазами, на несколько секунд смежил веки, будто задремал, но спустя мгновение проницательно уставился на Лучука.

— Надо узнать, с кем он встречается, — объяснил он. — Это очень важно.

— То есть установить связи Иванцива? — хитро усмехнулся Лучук.

— Вот-вот. С кем контактирует, о чем разговаривают.

— Потом вы их просеете?

— А вам опыта не занимать!

— Должны знать, в гестапо не шутили.

Подполковник кивнул:

— Да, у вас серьезная школа.

Но ведь о том, что Лучук был подпольщиком, сегодня знают все, известно об этом и Иванциву — вряд ли что-то позволит себе в его присутствии.

И действительно, на разъездах, где останавливался их эшелон, машинист ни разу даже не спустился с паровоза, лишь громко переговаривался с дежурными и стрелочниками, словно демонстрируя свою непричастность к каким-либо посторонним делам. И сейчас шагает по шпалам уверенно, даже мурлычет какую-то песенку.

У Никиты Степановича с самого утра болел зуб. Тут, во Львове, говорят, уже начала работать железнодорожная поликлиника, конечно, есть и стоматолог, и Лучук, если бы не задание следить за Иванцивым, успел бы сбегать туда. Зуб портил ему настроение всю дорогу от Стрыя, должно быть, он болел так, как и прежде, но сама мысль о том, что при других условиях можно было бы подлечиться, раздражала Никиту Степановича, боль, казалось, нарастала, и Лучук думал, что, пожалуй, уже и десна начала распухать.

Однако о чем говорит Иванцив с кочегаром?

Лучук прибавил шагу, теперь чуть ли не дышал Иванциву в затылок. Тот недовольно оглянулся, но промолчал, да и что он мог сказать? Все из одной паровозной бригады, теперь, пока не возвратятся в Стрый, неразлучный коллектив, куда ты, туда и я, тем более что дежурный предупредил: возможно, их эшелон отправят раньше — полчаса на обед, а потом чтоб были под рукой.