— Нам надо с ней поговорить, — сказал Бобренок.

— Наверно, если уж искали, — пожала плечами игуменья.

— Наедине.

Игуменья указала на дверь.

— Сестры, идите по своим кельям.

— В какой живет сестра Надежда? — спросил Бобренок.

— Здесь рядом — вторая келья слева по коридору.

Майор выглянул в коридор, где нес охрану старший патруля. Приказал:

— Видите ту дверь? Вторую слева? Последите, чтобы никто не входил туда.

Монахини поднялись как по команде. Все двинулись к дверям медленно, одна за другой, длинной унылой цепочкой. Шли, уставясь в пол, как будто все, что произошло в трапезной, не касалось их и нисколько не интересовало. Однако Бобренок все же перехватил два или три любопытных взгляда, украдкой брошенных исподлобья. Видно, ничто человеческое не чуждо даже таким отшельницам, подумал он и, увидев, что игуменья тоже собирается оставить трапезную, попросил:

— Останьтесь, пожалуйста.

Мать Тереза остановилась как вкопанная, не пытаясь возражать, и майор заметил, что его предложение пришлось ей по душе и даже несколько обрадовало. Но игуменья тут же спохватилась:

— Вероятно, у вас будет мирская беседа, а ничто такое не должно меня интересовать.

Она блеснула глазами, что невольно опровергало ее слова, однако скорбно сомкнула уста, сложила руки на груди и не села на скамью возле стола, продолжая стоять и тем самым подчеркивая свою отчужденность.

Бобренок поискал глазами стул и не нашел его — в трапезной стояли стол и скамьи да еще большой буфет с посудой. Майор недовольно пожал плечами: сидеть рядом с монахиней ему не подобало, стоять же перед ней не хотелось, но не было другого выхода. Он выпрямился, заложив кончики пальцев за пояс, и спросил:

— Вы сегодня днем выходили из монастыря, не так ли?

Майор думал, что монахиня и теперь будет игнорировать его вопросы, но она оторвалась от четок и ответила, взглянув на него:

— Разумеется.

В ее глазах майор не увидел даже тревоги. Невольно подумал, что Павлов все же мог ошибиться или же у сестры Надежды была необыкновенная сила воли. Скорее всего, второе предположение было ближе к истине, и майор понял, что поединок с этой женщиной, должно быть, не предвещает ему ничего хорошего. Потому и спросил со всей откровенностью:

— Зачем переодевались в голубую кофту и ездили по городу на велосипеде?

У кармелитки едва заметно затрепетали ресницы, и, глядя из-под них, она произнесла спокойно:

— Меня с кем-то спутали.

Бобренок оглянулся на старшего лейтенанта, но тот покачал головой.

— И вы не заходили в дом, что в Вишневом переулке?

— Даже не знаю, где он.

— Допустим. Расскажите тогда, что делали в городе и где были? Прошу детально.

Монахиня снова взялась за четки, подержала одну белыми ухоженными пальцами, сжала так, что ноготь побелел, — лишь это выдало ее волнение. Но ответила она ровно и уверенно:

— Утром я пошла в больницу, как всегда, помогала больным, а потом молилась у святого Юра.

— До которого часа?

— Вышла из собора в начале четвертого.

Бобренок снова невольно оглянулся на Павлова, хоть и знал, что в три часа старший лейтенант уже послал своих людей, чтобы позвонили в комендатуру.

— Кто может подтвердить, что вы говорите правду? — спросил он у монахини.

Сестра Надежда обиженно заерзала на скамье, но сразу овладела собой и ответила:

— В больнице есть немало людей, которым помогала. А у Юра... — развела руками. — Там я общаюсь с богом, а не с людьми.